Алексей Горбачев - Подвиг доктора Бушуева

— Доктор Бушуев, мы с вами взрослые люди. Послушайте, что я скажу вам, — силясь быть спокойным, продолжал комендант.

«Можешь говорить, сколько угодно, мне наплевать на твои слова», — отмахнулся Фёдор Иванович.

— Послушайте, доктор Бушуев, — продолжал тот, — когда-то моя жизнь была в ваших руках, и вы спасли её. Теперь ваша жизнь тоже в ваших руках, постарайтесь спасти её. Подумайте — жизнь прекрасна. Посмотрите кругом — цветут сады, поют птицы… Я даю вам слово офицера, если вы кое-что сообщите мне, только мне одному, вы будете свободны и можете уходить на все четыре стороны. Подумайте, доктор. Мое сердце, так искусно заштопанное вами, хочет искренне помочь вам. У вас хорошие руки, у вас хорошая голова, и будет очень, очень печально, если ваши руки не смогут держать хирургический нож, а голова не сможет думать над операциями. Это будет очень печально. Подумайте, доктор, людям ещё нужны ваши руки…

И Фёдор Иванович нарушил свою клятву, он заговорил:

— Да, господин комендант, ваша жизнь была в моих руках. Да, моя жизнь теперь тоже в моих руках, но я не хочу покупать её ценой предательства моих товарищей. И запомните, господин с заштопанным сердцем, — русский врач заштопал ваше сердце и не жалеет об этом, русский солдат проткнёт ваше сердце — и русский врач тоже не пожалеет об этом.

От резкого удара Фёдор Иванович потерял сознание. Когда он очнулся, увидел доктора Корфа. Немецкий врач в недоумении посматривал то на русского коллегу, то на коменданта.

— Я решительно ничего не понимаю, за что вы его, герр комендант? — спросил он у Дикмана.

— За что? Он партизан! — крикнул полковник.

— Партизан? Коллега партизан? — спросил остолбеневший доктор Корф. Лицо его перекосилось от страха. Он попятился назад и вдруг истерично закричал: — Партизаны! Партизаны! Здесь все партизаны! — Доктор Корф толкнул плечом высокую тумбочку, на которой стоял гипсовый бюст Гитлера. Лупоглазое изваяние фюрера шлёпнулось на пол и раскололось.

— Партизаны! — доктор Корф бросился к двери и побежал, крича во всё горло: — Партизаны!

Полковник Дикман чертыхнулся и снова подступил к доктору Бушуеву.

— Не принуждайте применять к вам силу. Отвечайте, зачем и кому были нужны тол, горючая жидкость?

И в это время за окном, в стороне лагеря, раздался взрыв, а вслед за ним послышались приглушённые выстрелы.

И снова Бушуев нарушил свой обет, он заговорил:

— Ты, комендант, ждал ответа. Слушай — за меня отвечают мои друзья.

Вбежал обезумевший от страха гестаповский офицер.

— В лагере идет бой! Связь прервана…

Опять неудержимо бушевала весна и опять земля, как невеста перед свадьбой, примеряла свои новые наряды.

Всякий раз, когда генерал Казаков приезжал с женой Наташей в отпуск, чтобы отдохнуть среди тех лесов, где партизанил когда-то, он не забывал заглянуть в городскую больницу. Вот и сегодня. В просторном больничном коридоре он попросил нянечку, чтобы та позвала операционную сестру Майю Александровну.

— Подождите немножечко, она сейчас на операции с Филиппом Фёдоровичем, — ответила нянечка.

Генерал Казаков знал, что Филипп Фёдорович — это Филька, сын доктора Бушуева.

Когда-то суровой осенью сорок первого года мальчик остался один у разбитой бомбой машины. Сражённая осколком, недвижно лежала в запылённой придорожной траве его мама. Незнакомые добрые люди увезли мальчика на Урал в детский дом.

Однажды туда нежданно приехала тетя Майя и рассказала мальчику о гибели отца — расстреляли его на следующий день после того, как лагерь был разгромлен восставшими пленными. Двенадцатилетний мальчик плакал, он долго плакал, и тетя Майя плакала вместе с ним.

— А тот фашист, что убил папу, жив? — спрашивал Филька.

— Нет, мой мальчик, мы отомстили коменданту Дикману. Гниют его кости в нашей земле.

Потом Фильку пригласила к себе воспитательница, добрая и ласковая Зоя Александровна. В учительской стояла чем-то встревоженная тетя Майя.

— Ну вот, Филя, теперь есть у тебя мама, — тихо сказала Зоя Александровна и указала глазами на тетю Майю.

— Мама? Вы будете моей мамой, тетя Майя? — недоверчиво спросил он.

— Да, сынок, я всегда буду твоей мамой, — взволнованно ответила она.

Дня через два Майя увезла приёмного сына в родной освобождённый город.

Сейчас генерал Казаков нетерпеливо посматривал на стеклянную дверь, откуда вот-вот должна была показаться Майя. Они с Наташей уже договорились пригласить её в лес на речку. Сегодня суббота, короткий рабочий день, значит, можно заночевать на берегу, разжечь костер, сварить вкусную уху, а потом весь воскресный день проплескаться в реке.

— Сергей Дмитриевич! Наташенька! — услышал Казаков и увидел Майю. Она подошла к ним в белом халате, уставшая, но чём-то взбудораженная.

— Здравствуйте, родные, — говорила она, целуя гостей.

В сорок пять лет Майя ещё была хороша собой. Она только чуть располнела, а красивое лицо, голубые глаза остались прежними, годы бережно щадили их.

— Няня сказала нам о вашем приезде, но мы не могли выйти сразу, — точно оправдываясь, говорила Майя. — Была очень сложная операция, но мой сынок отлично справился, — с нескрываемой гордостью добавила она.

На ходу снимая халат, к гостям вышел Филипп Фёдорович.

— Вот здорово, что вы приехали! — радостным баском воскликнул он. — Мама, что же вы стоите, снимайте халат и приглашайте гостей домой, а я сейчас позвоню Ларисе, чтобы не задерживалась у себя на фабрике.

— Решение принято правильное, — поддержал генерал. — Горю нетерпением поскорей взглянуть на твою молодую жену, говорят — красавица-раскрасавица.

— Нужно было приезжать на свадьбу, — с улыбкой погрозил пальцем Филипп Фёдорович.

— Извини, друг, не смогли, сам знаешь — служба…

Генерал Казаков смотрел на молодого хирурга. Филипп Фёдорович Бушуев был похож на отца — такой же высокий, широколобый, порывистый в движениях. Он даже говорил и смеялся так же, как отец, только глаза у него были чёрные — материнские.

— Лариска будет ко времени, — сообщил Филипп Фёдорович.

— И тестя не забудь пригласить, Ивана Егоровича, — попросила Майя.

— Как? Вы породнились с Зерновым! — воскликнул генерал.

— Нас породнила с ним война, подполье, — ответила Майя.

— Я на минутку забегу в ординаторскую, и отправимся домой, — сказал Филипп Фёдорович.

— Поторопись, сынок, гости ждут.

— Тороплюсь, мама, я только скажу Николаевой, чтобы продолжала пенициллин, — сказал Филипп Фёдорович и по-хозяйски широко зашагал к стеклянной двери.

— Он сказал — Николаевой? Не дочь ли это фельдшера Николаева? — спросил Казаков.

— Самая младшая, пошла по стопам отца, — ответила Майя. — Дети идут по стопам родителей. И знаете, Сергей Дмитриевич, о чем я иногда думаю, — продолжала она, — дед моего Фильки погиб в первую мировую войну, отец — во вторую, а для него, для молодого талантливого хирурга, человеконенавистники готовят третью… Да неужели ему суждено разделить судьбу отца и деда? А разве мало на земле вот таких Бушуевых, чьи отцы и деды сложили головы? Вы человек военный, носите на плечах генеральские погоны, скажите, зачем же каждому поколению испытывать, ужасы войны?