Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Да ведь их восемнадцать тысяч с лишним, товарищ генерал!

Тогда побледнел и Громадин: у него в дивизии насчитывались теперь лишь сотни бойцов… а тут восемнадцать тысяч пленных.

«Да ведь кулаками могут нас перебить. Что же делать? — с тревогой подумал он. — Что делать? Что делать?» — и прошелся, растер щеки ладонями, посмотрел в зеркало, сказал сам себе: «Эх, какое измученное лицо! Да. Что же делать? Ах, Яня, Яня! Он бы помог», — теперь всегда в трудные минуты он вспоминал Яню Резанова и всегда горевал о его гибели так же, как горюет отец о погибшем сыне. «Яня, Яня! Он бы мне помог. Все Масленицы пальца его не стоят. Да, помог бы. Ну вот, как теперь быть? Восемнадцать тысяч? Ах, да!» И тут вдруг пришла ему спасительная мысль. Он повернулся к Масленице и приказал:

— Ступайте к Иголкину, вызовите Пикулева и скажите немцам, чтобы выделили из своей среды сорок офицеров. Сорок. Не больше и не меньше. Далеко они?

— Да здесь, в лесу. Прочернели все.

— Ну, ничего, теперь просветлеют… у нас. Через час доставить сюда офицеров.

И через час перед штабом Громадина выстроились немецкие офицеры. Они стояли, повесив головы, а неподалеку от них грудились Иголкин, Пикулев и Масленица. Они о чем-то перешептывались, пожимали плечами, видимо еще не понимая, для чего понадобились офицеры генералу. А тот, выйдя на парадное крыльцо, кинул оглушительным басом:

— Смир-р-рно-о-о!

Офицеры дрогнули, как от удара кнутом, вытянулись, и генерал на ломаном немецком языке передал:

— Я не могу поручить моим бойцам сопровождать вас и ваших солдат: ненависть в них вы своими поступками разбудили великую… Поэтому предлагаю: поделить солдат — пятьсот на каждого офицера — и два офицера для связи. Каждому офицеру выдам пропуск… и идти дальше по указанному маршруту. Вот так! Полковник Иголкин! Заготовить пропуска. Связаться с нашими тыловыми частями. Направить всех через сорок минут. Пусть сначала пройдут по этой улице: хочу видеть. Затем на шоссе — и в Польшу. А там наши знают, куда их деть, — и Громадин, посмотрев на часы, не спрашивая офицеров, понятен или непонятен им приказ, повернулся на каблуках и скрылся в доме.

Вскоре через улицу потянулись немцы, по партиям в пятьсот человек. Впереди офицер, держащий над головой пропуск, позади солдаты.

Из всей этой громаднейшей почерневшей толпы Громадин оставил у себя только коменданта города-крепости генерала Шпиллера, тоже почерневшего, оборванного, исцарапанного. Посадив его на стул среди комнаты, он долго кружился около него, сжав кулаки, как бы отыскивая место, куда нанести смертельный удар. Покружится, покружится, сядет. Потом опять встанет, опять начинает кружиться, приговаривая:

— Яню! Вот этот убил Яню Резанова. В лицо выстрелил. Ах ты, гнида чумазая! Казнь ему придумать. Какую же, ребята? — обратился он к Иголкину, Пикулеву и Масленице, забыв о всякой субординации. — Какую казнь мы ему придумаем? Помогайте. А что, если так… — Но в эту минуту раздался звонок, Громадин взял трубку и весь вытянулся: — Слушаю, товарищ командарм. Пленных? Отправил. Да на каждого офицера пятьсот солдат. Нужда выучит. А что же делать? Не снимать же бойцов с передовой? Спасибо! Спасибо, товарищ командарм! Комендант? Вот здесь. Перед нами сидит. Что думаю делать? Да придумываем ему казнь за Яню Резанова, — и Громадин пригнулся, заговорил не так громко: — Слушаюсь. Слушаюсь. Ваша воля, товарищ командарм. Ваша воля. Подчиняюсь. Нет! Нет, что вы! Живым доставлю. До свиданья, товарищ командарм, — и, положив трубку, еще раз посмотрел на коменданта, сжимая и разжимая кулаки, как бы ища для удара смертельное место. Затем, горестно вздохнув, сказал: — Опоздали, ребята! Долго думали. Командарм предложил доставить эту гниду в штаб армии… живым…

Конечно, Татьяна ничего подобного не знала, как она не знала и того, что вскоре после ее отъезда на приморский город-крепость обрушилась советская авиация, артиллерия, после чего советские войска двинулись на штурм и захватили в плен еще около восьмидесяти тысяч солдат и офицеров… Татьяна знала другое — более страшное.

Из города-крепости удрал полк эсэсовцев во главе с генералом Рудольфом Тиссеном. Пробившись через кольцо армии Анатолия Васильевича, потрепанный, он вышел на побережье Балтики, где у причала стоял пароход, переполненный беженцами — женщинами, детьми, стариками, инвалидами войны. Не спрашивая разрешения у капитана, Тиссен приказал солдатам грузиться, и эсэсовцы ринулись на пароход — с пушками, пулеметами, минометами и так перегрузили его, что он, как только отошел от причала, так тут же и сел кормой на мель. Тогда капитан заявил:

— Я не смогу тронуться с места. И вообще я не тронусь в море, пока вы не разгрузите пароход.

Генерал Рудольф Тиссен, человек маленького роста, седенький и косматенький, как болонка, выхватил пистолет, навел на капитана, сказал:

— Моя рука с удовольствием просверлит ваш пустой лоб.

— Я вижу, вам этому не учиться, — ответил капитан. — Но пароход я не поведу в море. Если вы, генерал, разумный человек, то должны понять, что нелепо отправляться в море: погибнем все, в том числе и вы.

Рудольф Тиссен спрятал пистолет, крикнул начальнику штаба:

— Проверить у всех документы!

И началась перетасовка беженцев: тех, у кого не было документов, отводили в одну сторону; тех, у кого были документы, — в другую; тех, у кого документы подозрительные, — в третью. Беженцев было много — тысячи, и когда начали их перегонять, одних в трюм, других из трюма на палубу, поднялись суматоха, плач, крики. За таким делом прошла вся ночь, а пароход все еще стоял на мели. На рассвете показались самолеты — тяжелые, груженые. Их обвивали легкие истребители. И вдруг все эти страшные птицы направились на пароход. Генерал Рудольф Тиссен приказал всем солдатам скрыться в трюме. На верхней палубе остались только беженцы. Вскоре низко над пароходом пронесся советский истребитель. Проревев и сделав Над пароходом еще круг, он удалился, и вся громада бомбовозов направилась в другую сторону. Из груди беженцев вырвался благодарственный стон:

— Это русские!

— Разве им надо убивать нас и наших детей?

— Русские летчики — гуманные. Вот если бы англичане или американцы — те не смотрят, кого бьют.

После этого из трюма снова появились солдаты, и опять началась проверка документов, перетасовка беженцев. Но это уже не тревожило людей: что ж, пожалуйста, проверяйте. Конечно, иные поступили нехорошо: ушли из дому, не взяв документов. Разве можно жить без документов? Нет! Нет! Это не поощряется.

Начальник штаба, полковник, проверяя документы у Татьяны, увидав удостоверение за подписью Гиммлера, козырнул ей и сказал:

— Прошу вас отделиться. Идите в капитанскую рубку: вам там будет спокойней… и безопасней, — он почему-то заговорщицки подмигнул и добавил: — Ведь иногда вместе с водой можно выплеснуть и ребенка.