Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Как?

— Мрачный, товарищ командарм.

Анатолий Васильевич на какую-то секунду задержался, затем весь как-то устал — это было видно даже по согнутой спине, вяло опущенным рукам — и вошел в кабинет.

— Разрешите, товарищ маршал? — проговорил он тоненьким голоском.

Рокоссовский сидел на диване, привалившись в уголок, и сладко подремывал: на лице его блуждала та светлая улыбка, какая обычно бывает у детей, когда они еще не проснулись, но уже просыпаются от здорового сна. И Рокоссовский от слов Анатолия Васильевича легонько дрогнул, оторвался от мягкого уголка дивана, посмотрел на командарма светлыми, счастливыми, но еще ничего не видящими глазами, затем потер ладонью подбородок и сказал:

— Ах, да, да! Анатолий Васильевич. Хозяин — и «разрешите»? Ну как, старый солдат, дела? Ох! Вот что, — и, окончательно просыпаясь, входя в мир реальный, Рокоссовский быстро мрачнел: счастливая улыбка на лице заменилась сначала легкой хмурью, и вдруг нижняя губа, обычно тонкая, надулась, глаза сузились. — Отклонил ультиматум?

— Да, товарищ маршал, — ответил командарм, не решаясь еще сесть.

— Уж сколько мы с вами, старый солдат, видели крови… и нормальной, с нашей, военной, точки зрения, и бессмысленной. Казалось мне, им приятно пускать бессмысленно кровь других народов. А тут ведь свои: женщины, дети.

— К нам перешли женщины, дети, товарищ маршал, — и Анатолий Васильевич рассказал о том, что он только что видел у штаб-квартиры Громадина. Однако лицо командарма тоже потускнело, стало каменным, злым. — У фашистов основное: «После нас хоть потоп», — закончил он и, не дожидаясь разрешения Рокоссовского, присел за стол, на свое обычное место.

— Ни ума, ни сердца! — проговорил Рокоссовский, выслушав Анатолия Васильевича. — Остальное — тоже бессмысленная кровь, но мы вынуждены. Что ж, старый солдат, придется замкнуть круг — перерезать путь на побережье… Перережьте вот так, — и Рокоссовский свел на руке большой и указательный пальцы, как бы делая клещи. — И как только это будет совершено, тогда три-четыре налета авиации… и штурм. Ну, с этим у нас покончено. Теперь, командарм, готовьтесь на новое дело.

— Слышал, товарищ маршал. На Одер? Штеттин?

— Нет. То есть мы — на Штеттин, а вы — на Берлин.

«Ага! Вон чего он ко мне заглянул», — наконец догадался Анатолий Васильевич и, светлея, сказал:

— Что ж, нам ведь с вами не впервой!

— Не впервой, не впервой, Анатолий Васильевич! Уехал я от своих к вам… хотя на пару часов — отдохнуть.

Анатолий Васильевич звонко рассмеялся.

— Вы что? — спросил маршал. — Серьезно: минуты покоя нет. Во сне только и сплю. Нет, правда, правда.

Прилягу на полчасика, и мне снится — сплю будто я уже подряд третий день… и так мне хорошо!

— Я это понимаю, Константин Константинович. И смеюсь вот почему: вы бежите поспать ко мне, я — к Громадину. Громадин — к какому-то полковнику, полковник — к комбату, комбат — к комроты. А солдат куда бегает спать? Прикорнет в окопчике — и все. Эх, легок на помине! — И, видя, как у парадного остановилась машина, из который вышли Громадин и Татьяна, Анатолий Васильевич проговорил: — Комдив прибыл, и не один.

— А что за женщина? — вынимая платок и протирая глаза, спросил Рокоссовский.

— Татьяна Яковлевна. Жена Николая Степановича Кораблева. Да-а, — заторопился Анатолий Васильевич. — Вы ей, пожалуйста, о Николае Степановиче ни гу-гу.

— Хорошо. Ни гу-гу, — согласился Рокоссовский, глядя на Татьяну. — Ведь он у нас гостил еще под Орлом, как помнится мне?

— Вот-вот. Кстати, и Иван Кузьмич Замятин здесь. Вам он зачем, Замятин?

— Мне нужен комендант Штеттина. Вот его и хочу.

— А вы слышали, как он тут сыграл?

— Да. Слышал. Но это, по-моему, не он сделал.

— Он так же объясняет: не я.

— Вот теперь испытал — значит, будет держать себя в руках.

— А справится ли?

— Справится. Надо по-советски относиться к немцам, а не рычать на них. Рычать — самое легкое дело. Есть у нас такие «герои», рычат! Так вы, Анатолий Васильевич, пригласите ко мне Замятина… А уж насчет сна-то… видимо, во сне посплю. Так я пойду. Куда бы мне?

— Напротив, товарищ маршал, спальня, в которой я почти не сплю.

Входя в штаб-квартиру, Громадин заметил, как в двери направо мелькнула спина маршала.

«Эге!» — сказал он про себя и хотел было постучаться в кабинет командарма, как на пороге появился Анатолий Васильевич, приветливо протягивая руку Татьяне.

— Очень рад… очень, Татьяна Яковлевна… принять вас в своем замке, — полушутя говорил он, пропуская ее в кабинет, а за ней и Громадина. — Иди, иди, генерал!.. Замок завоевал ты, а живу в нем я. Да только временно: уж чувствуется в воздухе, придется менять квартиру. Галушко! — крикнул он.

И Галушко, как всегда, будто вынырнул из-под земли.

— Обед! Хороший обед… на… пятерых!

— Нет. Уж обед-то придется отменить, товарищ командарм, — возразил Громадин.

— А что так?

— Так вот.

— Галушко! Делай, что приказано! — проговорил Анатолий Васильевич и, когда тот вышел, спросил: — Что? Чем так оба встревожены?

Громадин посмотрел на Татьяну, и та объяснила:

— От немок я узнала, что в крепости осталось еще тысяч двенадцать — пятнадцать женщин, детей, стариков; комендант, когда все хлынули на нашу сторону, приказал бить по людям из огнеметов… и огнем отрезал тех, кто теперь задержан в городе.

— Значит, не только артиллерия, но и огнемет! Вот это зверюга!

— Таких поискать. Впрочем, они большинство такие, товарищ командарм. А Татьяна Яковлевна предлагает вот что… Она нашла среди немок четырех женщин — бывшие коммунистки, как уверяют они… и Татьяна Яковлевна предлагает, а я подписываюсь… Ну, ваше слово, Татьяна Яковлевна! — Громадин внимательно и с какой-то внутренней скорбью посмотрел в лицо Татьяны.

— Я… мы, — путаясь, начала она. — Я думаю, Анатолий Васильевич… мы с этими женщинами переправимся в крепость и там поднимем всех немок… и заставим солдат сложить оружие.

Анатолий Васильевич долго молчал, расхаживая по кабинету, склоняя голову то на одну, то на другую сторону. Громадин и Татьяна напряженно следили за ним. Наконец он остановился посредине кабинета и раздельно произнес:

— Такого у нас еще не было. Ну, а если те немки приведут вас в город и выдадут гестапо?

— А у меня вот, — и Татьяна показала удостоверение за подписью Гиммлера.

— Я вижу, вы согласны… а мы спешим… и обед перенесем до победного конца. В Берлине пообедаем вместе, — пошутил Громадин и поднялся с кресла. — Разрешите идти, товарищ командарм?

— Что ж, не могу задерживать, хотя очень бы хотелось. Надо спешить. Не то вот-вот наша авиация обрушит на крепость сокрушительный огонь. Желаю вам счастья, Татьяна Яковлевна! Когда вернетесь оттуда, прошу ко мне. Возможно, к этому времени приедет моя жена Нина Васильевна… Никак не пойму, но вы чем-то походите друг на друга. Это, между прочим… — он хотел было сказать: «Это, между прочим, говорил когда-то и Николай Степанович», но вовремя спохватился, сказал: — Это, между прочим, вы сами скоро увидите.