Федор Панфёров - В стране поверженных [1-я редакция]

— Вот, — баском кинул Громадин. — Но я вам их сейчас не дам. Потом.

Татьяна очнулась, посмотрела на ордена и, гладя их пальцами, спросила:

— И все товарищ Сталин? За что же?

— Вот этот, — начал объяснять Громадин, — за вашу деятельность в селе Ливны, за переход через болото. Этот — за ваш поступок под Бранденбургом. То, что там профессор Бауэр выделывал сумочки, — дело, конечно, пакостное и, как выяснилось, его личное предприятие. Но в глубине подземного городка вы вскрыли важнейшее — изготовление особого химического вещества. Этот — Звезда — за вашу работу среди подпольных организаций… И я думаю… как вы думаете, товарищ командарм?

— Я думаю, генерал, как и вы: здесь рядом скоро ляжет орден Ленина… а может быть, и еще — Золотая Звездочка.

— И опять Сталин? — тихо спросила Татьяна.

— Непременно Сталин, — Анатолий Васильевич хотел еще что-то сказать, но встревоженно прислушался к отдаленному нарастающему гулу.

Комендант приморского городка-крепости генерал Шпиллер отверг ультиматум. И не просто отверг, а с присущей гитлеровцам заносчивостью: ознакомившись с требованием советского командования, он выстрелил в лицо Яне Резанову, затем выбежал на балкон, выходящий на площадь, которая вся была занята беженцами, и прокричал, потрясая бумагой:

— Позор! Слушайте, какой нам предлагают позор. — И когда на площади водворилась тишина, он, передав содержание ультиматума, разорвал бумагу, кинул клочки вверх и взвизгнул: — Хайль Гитлер!

Но с площади ему никто не ответил, только раздался сдержанный стон, потом поднялся плач детей. И генерал Шпиллер, скрывшись у себя в кабинете, подумал о том, как бы побыстрее выбраться на побережье Балтики, где наготове стояла подводная лодка.

— Ну, подожду. Еще немного подожду, — решил он, глядя, как из кабинета выносят убитого Яню Резанова. — Я подожду час-другой, чтобы дошло до фюрера — генерал Шпиллер отверг ультиматум и собственноручно убил русского парламентера… Пусть думают так, а я в подводную лодку и — в Норвегию…

Не удалось ему сбежать в Норвегию…

Весть о том, что комендант города бессмысленно отверг ультиматум, молниеносно разнеслась по площадям, улицам, улочкам, подвалам, забитым мирными жителями, по окопам и казармам. В ответ на поступок Шпиллера по городу понеслось:

— Убийца хочет предать нас смерти!

И десятки тысяч мирных жителей, не договариваясь, хлынули из подвалов, с улиц и улочек, площадей на советскую сторону, бросая детские беленькие коляски с узелками, унося только детей, уводя больных и стариков.

Узнав об этом, генерал Шпиллер приказал бить из артиллерии — по детям, по женщинам, по старикам и больным, но люди, несмотря на то, что некоторые нарывались на мины, повисали на колючей проволоке, падали под ударами артиллерии, — все шли и шли…

Этот нарастающий гул и ворвался в комнату, где находились Анатолий Васильевич, Татьяна и Громадин… Они вышли на крыльцо, и перед ними открылось потрясающее шествие: измученные, залитые кровью женщины несли перепуганных или мертвых детей, вели стариков, больных, и все в безумии кричали одно и то же:

— Он предает нас смерти! Он предает нас смерти!

Увидав на крыльце генералов, передние ряды дрогнули, приостановили бег, и матери, упав на колени, протягивая на руках детей, закричали:

— Генераль! Генераль! Генераль!

— Ничего не понимаю я в этом ужасе, — проговорил Анатолий Васильевич.

Тогда, пробившись через толпу, к нему подступил Масленица и объяснил все, что случилось в городе с мирными жителями, как Шпиллер отверг ультиматум, убив Яню Резанова, и как после этого мирные жители хлынули на советскую сторону.

— Просим прощения, товарищ командарм, — бледнея и волнуясь, закончил Масленица. — Но советские воины расступились перед ними: ведь тут женщины, дети и старики.

— Ну что ж… ну что ж… ну что ж… — проговорил Анатолий Васильевич и, сложив руки на животе, склоняя голову то на правое, то на левое плечо, попытался было пройтись на крыльце туда-сюда, но места тут для этого не было; покрутившись, он поднял голову, обращаясь к Масленице: — Что ж, это благородно. В этом и есть достоинство советского человека. Скажите этим, Татьяна Яковлевна: пусть идут по домам. А на тех, — он повернулся к Громадину, — мы сегодня обрушим сокрушающий огонь.

В эту минуту, раздвигая толпу, к парадному подкатила легковая машина, и из нее вышел Галушко, докладывая:

— Все сделано, товарищ командарм: Иван Кузьмич здесь.

— Ага! Хорошо. В штаб! — приказал Анатолий Васильевич и, сойдя с парадного крыльца, сев в машину рядом с Галушко, сказал через открытую дверцу: — Мы с вами еще увидимся, Татьяна Яковлевна. Подъезжайте ко мне, — а когда машина тронулась, он воскликнул: — А-а-а, Иван Кузьмич! Придется вам поговорить с маршалом. Нужен ему зачем-то. А зачем, не знаю, — и Анатолий Васильевич весело и успокаивающе засмеялся.

Штаб-квартира командарма обосновалась в старинном, случайно уцелевшем от пожарищ и бомбежек замке, расположенном на горе, в дубовом лесу.

Подъезжая к замку, Анатолий Васильевич сначала увидел обычную картину: около штаба, прячась среди оголенных дубов, стояли грузовые, легковые ободранные, поношенные машины и верховые — все это было привычное для командарма: в машинах и на конях сидели люди, дожидаясь приказов штаба.

Но у парадного подъезда, охраняемого каменными львами, поблескивали на солнце еще две машины, весьма знакомые Анатолию Васильевичу по своей окраске. Увидав эти машины, он заволновался, потянулся, сбрасывая с себя всякую дрему, и, повернувшись к Ивану Кузьмичу, сказал:

— Ну вот! Сам пожаловал сюда! Маршал. Подождите. Когда надо будет, позову, — и, стройный, твердо ставя ногу на мраморные ступени, пошел внутрь замка так, как будто на него смотрели сотни людей.

Штаб-квартира расположилась в нижнем этаже, хотя все уверяли, что гораздо уютнее в верхнем. Но у Анатолия Васильевича за последнее время «шалила» правая нога. Доктора определяли: сужение сосудов, радикулит, поражение периферической нервной системы, ревматизм, — другими словами: что ни доктор, то новый диагноз. И Анатолий Васильевич, махнув на всех рукой, сказал:

— Лучше всего лечиться у земского врача: тот пропишет так уж пропишет… А эти все об ответственности больше думают. — Однако нога болела и подниматься в горку или по лестнице ему было трудно, вот почему он, не давая объяснения, приказал: — Штаб-квартиру организовать в нижнем этаже… и всегда теперь в нижнем.

А сейчас, пройдясь по-военному, с выправкой, с легким ударом каблуков о паркетный пол, с позвякиваньем шпор, он направился в кабинет и около двери спросил дежурного майора, который понимал его с намека: