Александр Апасов - Разгуляй

— Не знаю еще. Но как поеду, дам знать.

— Потрясающе! Сыграем боевой сбор — и махнем в Зеленоград. Точно? — начал я было строить планы.

— Там видно будет… А зеленоградцам передавай привет. И от моего имени сделай красотке выговор за неявку в Киев. А Мартову скажи, что он много потерял, не приехав…

— Я и от своего имени скажу, кто они такие…

— А кто он такой?

— Начальник организационно-торгового отдела.

— При чем тут торговля?

— Они комплектовали выставку. А в отсутствие Тихонова Шапиро, как материально ответственное лицо, оставался за старшего.

— Хорошо, но какое отношение он имеет к пресс-центру?

— В том-то и дело, что никакого. Он фигурирует как беспристрастный сторонний человек, возмущенный моим поведением.

— А что Тихонов?

— Тихонов перед уходом в отпуск распорядился отложить рассмотрение киевского конфликта до его возвращения.

— Ну и дожидайся его.

— Это понятно. Но время идет, а они между тем клепают на меня материал. Теперь у них появился еще один козырь: Ланской закоснелый лодырь и разгильдяй, и даже киевский урок его ничему не научил.

— Но если ты уйдешь, ты подпишешься под собственным приговором. Значит, они были правы, а ты сбежал, испугавшись разбора дела.

— Да беда в том, что и бежать-то пока некуда.

— Тем более надо сманеврировать…

Я и сам понимал, что дело обстояло так, как говорил Мартов. Но Тихонов возвращался только через две недели, а события развивались с нарастающей быстротой. Собственно, теперь они достигли своей кульминации — мне влепили выговор. И самое скверное, что этот выговор, опять же по докладной Крохина, был объявлен мне за дисциплинарные нарушения в Москве.

После возвращения из Киева нашей группы было проведено совещание по итогам работы выставки. Основное сообщение делал Сидоров. Он отметил четкость и слаженность действий рабочей группы и другие положительные моменты, обеспечившие успех выставки в ряду прочих мероприятий Декады. Вместе с тем он вскользь упомянул, что, к сожалению, не все работали в Киеве с должным прилежанием, что имели место дисциплинарные срывы — вплоть до выселения из гостиницы, что особенно неудовлетворительно было поставлено освещение в прессе работы выставки. Косвенными нареканиями в мой адрес Сидоров, однако, не нарушил распоряжения Тихонова, потому что говорил, не называя фамилии. Но вслед за ним слово взял Крохин и уже без обиняков назвал своими именами все то, о чем начальник главка говорил в общем плане. Речь его целиком была посвящена осуждению моего недостойного поведения.

— Фактически Ланской всю свою командировку прогулял, — сказал Федя в заключение. — Поэтому до сих пор он не может представить отчета. Да и отчитываться-то ему нечем, — добавил он.

Зная мою вспыльчивость, Федя явно провоцировал новый скандал, и я конечно же не мог оставить без ответа его выпад. Но я сдержался и, чтобы не заводиться преждевременно по мелочам, отделался репликой:

— Я свое дело сделал… А отчитываться буду перед Тихоновым — заодно с разбором твоей гнусной фальшивки.

— Отчет должен быть представлен начальнику отдела, — возразил Федя, пропуская мимо ушей мою резкость.

— Кем я был командирован, перед тем и буду отчитываться. А твои распоряжения для меня не указ… И вообще работать с тобой в одном отделе я не собираюсь, — сгоряча бухнул я.

— Так в чем же дело? Подайте заявление — и инцидент исчерпан, — поймал меня на слове Сидоров.

— С великим удовольствием. Этот казенный департамент и без Крохина претил мне. А теперь наше сотрудничество становится в принципе невозможным, — поддался я на уловку.

— Никто вас тут не держит, — резонно заметил Сидоров.

— Разумеется, я уйду. Но мне нужно время, чтобы подыскать другую работу.

— Что ж, мы пойдем вам навстречу и предоставим в ваше распоряжение две недели…

На том и порешили. Я рассчитывал выиграть время, и план мой был таков: две недели я нахожусь в свободном режиме и подыскиваю работу, а на исходе этого срока подаю заявление об уходе, как и положено, за четырнадцать дней, — иначе говоря, мне нужно было продержаться на плаву месяц, чтобы дождаться возвращения Тихонова. Затем я свел бы счеты с Сидоровым и Крохиным и уволился бы морально оправданным. Но все вышло иначе. Уже в начале второй недели на имя Сидорова поступила докладная записка Крохина о том, что «старший редактор Ланской Л. А. вот уже больше недели пропадает неизвестно где и в работе отдела никакого участия не принимает…». И опять выводом служила настоятельная просьба принять срочные меры.

Сидоров вызвал меня для объяснения как раз в тот день, когда я договорился о новой работе. Принципиально все было отлажено — за исключением небольшого, но весьма важного в моем положении «но». Этим «но» была характеристика с прежней работы. Несмотря на то что официально такая процедура давно отменена, некоторые осмотрительные кадровики для собственной подстраховки все-таки предлагают представить характеристику. Причем малейшее неудовольствие по этому поводу или затяжка с ее подачей вызывают недобрые подозрения, и прием на работу отпадает сам по себе… Вот и получается что-то вроде заколдованного круга: со старой работы человек уходит, потому что по каким-то причинам не сработался с начальством, а на новую не может устроиться из-за того же самого конфликта, который привел к переходу…

Всю остроту этой бюрократической уловки я осознал в тот день, когда был вызван к Сидорову для объяснения. Предвкушая скорое расставание, я не стал долго распространяться, а сказал, что мое отсутствие было связано с поисками работы.

— Вы злоупотребляете нашим добрым отношением: не ходите на работу, ничего не делаете…

— Я полностью выполняю всю плановую работу, а мои отлучки мы обговорили прежде.

— Но все-таки нужно ставить в известность начальника отдела.

— Глеб Васильевич, вы прекрасно понимаете, что наш конфликт зашел слишком далеко. Мне претит общение с клеветником.

— Пока вы работаете в отделе, вы должны подчиняться общему распорядку.

— Случай здесь исключительный и выходит за рамки общего положения. Я не могу не только разговаривать, но и видеть перед собой этого мерзавца.

— Видите ли, Леонид Александрович, вы еще ничем не заслужили такой привилегии, чтобы начальника вам подбирали по индивидуальному вкусу… Кстати, если уж зашел разговор об этом, то должен вам сказать, что по отношению к Федору Дмитриевичу вы преступили не только общепринятые рамки служебной субординации, но и элементарные законы вежливости. Интеллигентный человек, вы обращаетесь к своему непосредственному начальнику по имени и на «ты», всячески поносите его, грубите ему в присутствии сотрудников отдела и даже при посторонних, приезжающих к нам представителях подведомственных организаций. Вы намеренно подрываете авторитет ответственного работника, руководителя отдела пропаганды… Вы, человек с университетским образованием, работая в идеологической сфере, ведете себя, как невежественный грузчик. О какой пропаганде духовной культуры может здесь идти речь?