Александр Апасов - Разгуляй

— Форма наших взаимоотношений сложилась не вдруг: мы всегда были с Крохиным на «ты»… Другое дело, что теперь, после всех его гнусных пакостничеств, я не могу относиться к нему уважительно ни по служебной линии, ни чисто человечески.

— Но учтите хотя бы то, что Крохин вдвое старше вас, а вы бесцеремонно «тыкаете» ему, как своему сверстнику.

— В общем-то я тоже не мальчик… Между прочим, в наши времена в школах с восьмого класса учителя обращались к ученикам на «вы». И дело здесь не только в возрасте. Воспитанный и корректный руководитель никогда не станет амикошонствовать с подчиненными. Это ведь в конце концов отдает либо невоспитанностью, либо унижением человеческого достоинства. Вот вы, например, хоть и старше Крохина, однако ж называете меня по имени-отчеству, — нашелся вдруг я.

Сидоров криво усмехнулся, видимо приняв мой последний довод как этакий реверанс, и заговорил уже с нотками откровенно звучащего самодовольства: нашел, мол, тоже кого сравнивать — его, человека масштабного и многоопытного, с постоянно попадающим впросак Федей Крохиным…

— У каждого человека свой стиль поведения. Однако, Леонид Александрович, мы от нашей производственной повседневности ушли в слишком высокие материи. И, возвращаясь к предмету нашего разговора, должен со всей определенностью заявить вам, что, несмотря на ваш конфликт, вы не имели права уходить с работы без разрешения. Я понимаю, с Крохиным у вас нелады, но могли вы поставить в известность хотя бы меня?

— Я считал, что с вами этот вопрос согласован. Я ведь и уходил-то либо по делам отдела, либо в связи с трудоустройством.

— Ну и как — вы подыскали уже что-нибудь?

— Подыскал.

— Почему же вы не подаете заявление?

— В ближайшие дни я подам его.

— Ну вот видите, ничего определенного ни о своем уходе, ни в оправдание прогулов вы мне не сказали. А пока вы числитесь в моем главке, я не могу закрывать глаза на эти проступки. Я должен наложить на вас взыскание.

Может, мне удалось бы выкрутиться или хотя бы на время отвести угрозу, но я решил, что с переходом все уже на мази и что Сидоров, понимая это, только припугивает меня. Поэтому я совершенно спокойно отнесся к предупреждению и, будучи еще только наизготове к прыжку, лихо гаркнул «гоп»…

— Это уж как угодно. Мои дни сочтены.

— Леонид Александрович, — вдруг перешел на миролюбивый тон Сидоров, — я хочу, чтобы мы расстались по-хорошему. Но я не знаю, действительно ли вы уходите или просто водите нас за нос? Поэтому я принимаю решению: если в течение двух дней вы подаете заявление, инцидент исчерпан, а если… — Сидоров развел руками, — тогда пеняйте на себя.

Остаток дня я провел в демонстративном ничегонеделании. Сидя напротив Крохина, я названивал по телефону знакомым, распространяясь о новом Федином происке и о предполагаемых карательных мерах, и с подчеркнутой бравадой петушился, что все эти угрозы мне до лампочки, что я ухожу, но спор наш не закончен и мы еще посмотрим, чья возьмет. Словом, вел себя как мальчишка… Кое-кому из сотрудников — правда, не в нашей комнате, а в коридоре — я сообщил, куда собираюсь переходить.

А на следующий день, поставив в известность Сидорова, я отправился сдавать анкету и автобиографию. Вот тут-то и возникла проблема характеристики. Озлобленный вернулся я на работу. Однако не прошло и десяти минут, как меня вызвали к Сидорову. Он заговорил о подготовленных мною радиопередачах, посетовал, что материалы не рассматривались в отделе, и в конце беседы как бы между прочим спросил, не нуждаюсь ли я в его помощи.

— Да вроде бы нет. Спасибо, — ответил я.

— А как у вас, кстати, с трудоустройством?

— Все в порядке. Завтра, самое позднее — послезавтра я подаю заявление.

— Я слышал, что вы уходите в… — и Сидоров назвал организацию.

Я насторожился: в мои расчеты вовсе не входило открываться перед ним. Поэтому я ответил уклончиво:

— Туда меня тоже зовут… Оттого я и не подаю заявление, что не решил окончательно, куда лучше идти.

— Что ж, желаю вам успеха. Если понадобится характеристика, обратитесь к Крохину. Мы напишем вам добрые слова, несмотря на конфликт.

Следующие два дня Сидорова на работе не было, он заседал на каком-то совещании, а я, поняв, что с характеристикой дело швах, пустился в новые странствия… В пятницу на доске объявлений появился скромный машинописный листок, озаглавленный «Приказ по главку», в котором сообщалось, что за систематическое нарушение трудовой дисциплины и прогулы старшему редактору Л. А. Ланскому объявляется выговор с предупреждением… Приказ этот не то что расстроил, но поначалу даже как-то взбодрил меня, потому что из-за кулис действие перенеслось на открытую арену. Я ходил героем, напевая «Штрафные батальоны» Высоцкого.

В понедельник из отпуска вышел председатель профбюро нашего главка Анатолий Иванович Сысоев. Увидев приказ, он спросил меня, что произошло, и, когда я рассказал ему обо всем, поинтересовался, кто из профбюро визировал этот документ. Я, конечно, не знал. Анатолий Иванович стал докапываться, и тут выяснилось, что приказ по главку согласован с заместителем председателя месткома Шапиро, а на нашем профбюро даже не обсуждался.

— Все ясно, это естественное продолжение киевской истории, — пояснил я. — Решили не мытьем, так катаньем.

— Может, тебе подать апелляцию? — предложил Сысоев.

— А ну их. Только лишняя нервотрепка. Все равно ведь уйду.

— А ты нашел что-нибудь?

— Найти-то нашел. Только меня опередили… Кто-то, по-моему, шепнул Сидорову, и он позвонил в редакцию.

— Почему ты так думаешь?

— У меня вдруг спросили характеристику.

— Да, Сидоров это может сделать… А тебе до поры до времени нужно было держать язык за зубами…

После этого разговора я еще раз наведался в редакцию, и там снова спросили характеристику. Надеясь на содействие Сысоева, я пообещал представить ее и, вернувшись на работу, обратился к нему с этой просьбой. Анатолий Иванович написал проект и показал его Сидорову, а тот, прочитав, отправил для согласования с начальником отдела. Крохин категорически отверг сысоевский вариант.

— Если Ланскому нужна производственная характеристика, пусть он обратится ко мне, — сказал он. — Я накатаю ему…

— Но в связи с вашими натянутыми отношениями такая характеристика может получиться не совсем объективной, — дипломатично заметил Сысоев.

— Вот когда я напишу, пускай профбюро и укажет мне, в чем я не прав… Я лучше вас могу судить о работе Ланского. Он лодырь и разгильдяй.

Так вопрос с характеристикой застопорился окончательно. С одной стороны, было совершенно ясно, что я никогда не пойду на мировую с Крохиным и ни с какой просьбой к нему не обращусь. А с другой — даже если бы я и заговорил с ним об этом, он наверняка состряпал бы мне волчий билет. Поэтому я попросил Сысоева больше не говорить с ним на эту тему.