Александр Апасов - Разгуляй

И вот уже мчит меня такси по Ленинскому проспекту.

Вот бегу через три ступеньки.

Вот звоню.

Вот…

Электричка хоть и не поезд дальнего следования, но все равно противно. Противно, потому что томительно. К тому же сегодня крайний день, и все едут за город. Народу — пушкой не пробьешь. И главное, неудобно разговаривать. А разговоров накопилось — с три короба. Втроем протискиваемся в тамбур…

…Химки.

— Что у меня? Да ничего, балаган. Трещу по всем швам. Ухожу с работы......

— Еще сам не знаю куда......

— Неожиданно?! Я и из Киева-то уехал из-за этого кретина, а он теперь мой начальник......

…Сходня.

— Жаль, что тебя не было на проводах......

— Всегда кто-нибудь не вовремя умирает. А я все телефоны оборвал......

— На вокзале было не до звонков. Едва на поезд успел......

— Если б ты была с нами, ты бы поняла.

…Фирсановка.

— А почему ты не писала?......

— Я уж отчаялся. Ушла в киевский затвор, и никаких признаков жизни......

— Да не в посланиях дело. Могла бы хоть пару слов черкануть. Даже в Москву приехала тайком......

— При чем тут Мила? Она нет-нет да и вспомнит о Ланском......

— Ну ладно, «теперь это все позади»… Вот сейчас все удивятся! А Мартов! Ну мерзавец! Да, говорит, видел, кажется… Я вывел его на чистую воду! Знаете что? Мы их сейчас разыграем.

…Крюково!

Выйдя на свежий воздух, вздохнули свободней. И вдруг Мила как кипятком плеснула:

— Так у тебя не утряслись киевские неприятности?

— Какие неприятности? О чем ты? — засуетился я, словно застигнутый врасплох на месте преступления.

Мила тоже растерялась, покраснела и попыталась смягчить свой вопрос:

— Ну, в смысле, этот новый твой начальник?

— Это уже последняя капля. Я и так собирался бежать.

— А куда? Есть что-нибудь на примете?

— Присмотрел на время одну контору… Не бог весть что, но пока перебиться можно — этакий вселенский звери-ней, именуемый в обиходе «Миром животных».

— Это что — на телевидении, что ли?

— Нет. Оказывается, есть такой журналишко.

— А кем ты туда идешь?

— Литрабо́м — то бишь литературным работником.

— Ну ничего, — попыталась свести на нет тему разговора Таня, чувствуя, что это мне не по душе. — Помнишь, ты читал стихотворение про Одиссея, который попал куда-то не туда?

— А-а! Ты еще не забыла?

…В автобусе опять теснота. Таню оттеснили от нас, и я хочу воспользоваться случаем, чтобы выяснить кое-какие подробности, но Мила опережает меня:

— А что с Зоей? Она так и не позвонила мне после твоего отъезда.

— Она в Доме творчества — в Седневе.

— Умненькая девочка… Она пишет тебе?

— Чуть ли не каждый день.

— И что ты думаешь?

— Милочка, я ничего не знаю. Я очень рад, что вы приехали. Это главное.

— А как же Зоя?

— Ну что ты заладила: Зоя-Зоя, как-как… По-моему, все это попусту. Она прислала три своих работы — очень интересные. Я хорошо отношусь к ней, и очень жаль, что все так получилось.

— Она, наверное, очень любит тебя.

— Таня ничего не знает про эту историю?

— В явном виде — нет. Но она о чем-то догадывается — из-за твоего скоропалительного отъезда.

— А что у тебя?

— Все то же. Балаган, как ты говоришь.

— Именно балаган. Кругом сплошной балаган…

…«Площадь Юности».

Мы выскакиваем из автобуса и разрабатываем план действий: расходимся в одиночку и не говорим никому, что видели друг друга, а потом вдруг «неожиданно» встречаемся вместе… Мила пошла к Ляле, Таня — к Рите, а я — к Мартову.

Я шел, а мое душевное состояние выплясывало какую-то небывалую синусоиду. Я был несказанно рад приезду Тани. Но вдруг сквозь эту радость я ловил на себе укоризненный взгляд Зои — и в памяти всплывали тревожные и нежные слова ее писем. И тогда я старался успокоить себя и призывал во спасение лучистую и светлую улыбку Тани. Но — странное дело! — даже отдаленного ее отблеска не видел я сейчас перед собой. И оттого на душе становилось муторно, и холодок отчужденности охватывал меня. Я чувствовал себя совершенно потерянным и не знал, как быть и что делать…

«Глупость, — решил я, — весь этот разлад идет от неурядиц на работе. Ведь и в Киеве все было отлично, пока не началась эта чехарда. А уж как началась, так только успевай отмахиваться. Так вот и сейчас…»

Я шел, и мне не терпелось скорее добраться до Мартова, чтобы развеять свои тревожные мысли. Ведь знал же я твердо, что все будет отлично. Вот и Таня приехала… А как хорошо было мне с ней в Киеве… Я старался восстановить в памяти наши лучшие минуты. Но странно: одиннадцать киевских дней молниеносным вихрем проносились передо мной, и в этом пестром сумбуре встреч яркой вспышкой, каким-то замершим стоп-кадром вставала перед глазами совсем пустячная сцена прощания…

— Что, уже уходит? Нет, так невозможно. Надо же еще попрощаться… Билет? Пожалуйста… Так, чемодан и сверточек драгоценный в тамбур — и обратно…

— Ленечка! Скорей, скорей!

— Ничего, без меня не уйдет. Ну спасибо, милые девочки…

Резкий поворот по полукругу — это я целую полукруг Зои, Милы и Лили. А рядом ползет поезд. Девушки торопят меня вернуться в вагон и все суетятся: скорей, скорей… А все происходит настолько быстро, что невозможно прийти в себя. Скользящий поцелуй по полукругу со скоростью набирающего ход поезда. Для поцелуя — даже прощального — эта скорость крейсерская.

Взялся за поручни, стою на подножке, проводница оттесняет меня в тамбур. Последний взмах шляпы в пролет двери. И все…

А дальше — рельсы, рельсы, рельсы. Они сходятся, расходятся, выгибаются, пересекаются и вдруг, вытянувшись в напряжении, замирают. Замирают, чтобы не замерла жизнь. Замирают, чтобы своей могучей неподвижностью помочь тем, кто всегда спешит, кто всегда стремится куда-то…

— А где же грибы? — услышал я перед собой голос Мартова.

— Тьфу, ты! — от неожиданности я остановился и тут же вспомнил, что собирался купить на платформе грибов. — Опять все сначала. Все на свете позабудешь с этими женщинами!

— Что? Опять женщины?!

Бог из машины (лат.) .

Венгры первые приняли от греков православие, а так как они не успели изложить учение своим языком, то римляне по близкому соседству и совратили их в свою ересь.