Александр Апасов - Разгуляй

— Ладно, Разумовский, выиграл свой коньяк и будь счастлив, — примирительно сказала Мила.

— Откуда у вас здесь, в Киеве, коньяк? — обрадовался я перемене темы разговора.

— Что ж, готов пойти навстречу пожеланиям трудящихся: два проспоренных коньяка меняю на три бутылки «Московской».

— Жирно жить будешь! — заметила Надя.

— Не жирно, а пьяно, — уточнил Саша.

Мы подурачились еще немного, и я, чтобы случайно не наскочить на какую-нибудь скользкую тему, поспешил распрощаться с «московскими колонистами». Они помогли нам поймать такси…

В машине Таня еще раз попыталась выведать, что все-таки стряслось у меня и откуда возникло такое странное совпадение с телефонными звонками… Но я объяснил все это нечеткостью работы станции — ведь и ей я дозвонился только со второго раза. А может, заклинило что-то на коммутаторе и они попадали в один и тот же номер, где их дурачили от гостиничного нечего делать. Таня вроде бы и поверила, но, скорее всего, сделала вид, поняв, что я все равно не сообщу ей, в чем дело. Когда подъехали к ее дому и я обмолвился, что пойду, мол, сейчас будоражить гостиницу, Таня тревожно взглянула и сказала, что никуда меня сегодня не отпустит. Может, по моей реплике она окончательно убедилась, что у меня стряслось что-то, а может, чувствовала, что видимся мы с ней в последний раз — хотя бы здесь, в Киеве.

День этот выдался особенно суматошным. И главное, все передряги свалились вовсе не оттуда, откуда я ожидал.

Утром от Тани я направился в гостиницу и по пути зашел на выставку, чтобы, если удастся, разведать обстановку, прежде чем идти выяснять причину выселения. И первым, кого я встретил, был Федя Крохин, сообщивший, что меня разыскивает начальник главка по поводу докладной записки. Я решил, что дирекция гостиницы вместо официальной «телеги» по месту работы обратилась к случайно оказавшемуся здесь начальству, и посетовал Феде, что вот-де Сидоров теперь злорадствует…

— Да нет, не волнуйся, — все тем же тоном застенчивого Альхена утешил меня Крохин. — Это не по поводу гостиницы, это я написал — по работе.

— Как это? — удивился я.

— Да, понимаешь, Сидоров заставил меня написать.

Тут я совсем встал в тупик: никаких таких особых трений у меня с Федей никогда не было, и, хотя я постоянно подтрунивал над его графоманством, это не выходило за пределы шуток, да и поработать-то вместе мы еще не успели. В Киеве тоже все было вроде бы нормально, его просьбу о выступлении по телевидению я всерьез не принимал — мало ли какая бредовая фантазия взбредет ему в голову?.. Накануне за завтраком я по-приятельски рассказал ему, как обстоят дела на Декаде, чем занимаюсь в обстановке бездействующего пресс-центра, поиронизировал, как его-де предшественник Аркаша Шапиро от усердия в работе ажно живот надорвал, кое-что поведал о своих приключениях, в лицах передал историю проникновения на «Варшавскую мелодию», посожалел, что своим утренним вторжением он подвел меня под монастырь и что надо мной нависла угроза выселения. «Теперь уж со всей серьезностью», — добавил я для красного словца. Короче, пообщались мы с ним душа в душу.

И каково же было мое изумление, когда обо всем этом я прочел на следующий день в докладной записке. Мне ставилось в вину манкирование служебными обязанностями, пренебрежительное отношение к руководству и рабочей группе выставки, злоупотребление служебным положением в корыстных целях, недисциплинированность и прочие большие и малые проступки и конечно же полное моральное разложение. В своих утверждениях автор докладной был отнюдь не голословен: отмечалось слабое освещение в печати работы выставки, отказ от организации телепередачи, опоздания и неявки на совещания. С моих слов перечислялись сделанные мной материалы «о других мероприятиях Декады, причем часть этих материалов для конспирации публиковалась анонимно или под псевдонимами…». Все это, по мнению Крохина, было обусловлено моими прежними срывами и нежеланием работать в отделе, о чем автору докладной сообщалось мною до его назначения на должность. Далее приводились нелестные отзывы о руководящих работниках главка — в том числе о Сидорове и Шапиро… Шестью страницами хорошо знакомых мне размашистых каракулей потел в своем обличительном пафосе новоиспеченный начальник. Седьмая содержала лаконичную, но убедительную просьбу о принятии дисциплинарных мер.

— Ну что вы скажете по этому поводу? — спросил Сидоров.

— Все факты от начала до конца — заведомая клевета. Поэтому всю эту стряпню я согласен разбирать только в присутствии Тихонова.

— Докладная подана на мое имя и касается сугубо наших внутренних дел. Извольте написать объяснение, — переменил тон Сидоров.

— Нет, затронутые здесь вопросы выходят за рамки производственных отношений. Это злоумышленный клеветнический оговор. А такое разбирается в другом порядке.

— Скажите, в чем оклеветал вас Крохин, и я накажу его.

— Глеб Васильевич, дело зашло слишком далеко, чтобы сводить личные счеты.

— Личными счетами вы, может быть, считаете то, что Крохин застал вас при непотребстве, за которое вы выселены из гостиницы? — криво усмехнувшись, заметил Сидоров.

— Здесь недоразумение. И я сегодня же отрегулирую все это, — глухо отозвался я.

— Нет, это не такое уж недоразумение. Это закономерный итог всей вашей прежней и нынешней линии поведения, — назидательно заговорил Сидоров. — Как вы это отрегулируете, я не знаю. А пока я имею докладную записку, подтвержденную административными мерами. Уже одного этого достаточно, чтобы поставить вопрос о вашем моральном облике. Крохин очень своевременно подал сигнал тревоги. Я давно замечал кое-что, но думал, что вы измените свои привычки…

— «Давно» — имеется в виду Горький, что ли? — съязвил я.

Сидоров на минуту растерялся, по тут же, овладев собой, перевел мой вопрос в иную плоскость:

— Ваше бездельничанье в Горьком тоже придется объяснять.

— Объяснять «бездельничанье», за которое мне объявлена благодарность, это легче… Жаль, что в Горьком мне не приписывается аморалка. А то пришлось бы вместе объясняться.

— Пытаетесь шантажировать меня? Вы ответите за это.

— Семь бед — один ответ, — усмехнулся я. — Однако при упоминании о Горьком вы начинаете нервничать… Теперь мне понятна эта неожиданная докладная.

— Докладная касается вашей работы и вашего поведения в Киеве. Извольте объясниться по этому поводу.

— По поводу этой клеветы и ее авторов я буду объясняться в другом месте.

— Что значит «авторов»?..

— Все здесь шито белыми нитками. К тому же Крохин и не скрывает, что вы заставили его подать докладную.

— Пытаетесь вывернуться? Свалить все с больной головы на здоровую? — повысил голос Сидоров, пропуская мое замечание о Крохине.