Александр Апасов - Разгуляй

— Куда ты летишь? — окликнул меня знакомый голос.

Я вздрогнул — не столько от внезапной остановки, сколько от неожиданного видения: передо мной златокудрым призраком, облаченным в белое, стояла Таня. В непроницаемой густоте надвинувшейся ночи она вспыхнула ослепительным сиянием, на которое нельзя было смотреть не зажмурившись. Завороженный, стоял я перед ней и не мог произнести ни слова.

— Что с тобой? — удивилась она.

— «Передо мной явилась ты, как мимолетное виденье…»

— На мимолетное виденье больше похож ты… во всех отношениях, — быстро перебила Таня.

После короткой пробежки в ритме своей взвинченности и раздраженности, после неожиданного оклика и этого дивного видения я сразу как-то обмяк. Новое ощущение, вдруг подхватившее и понесшее меня в иной, радостный мир, мгновенно овладело сознанием. И вся подавленность, еще минуту назад казавшаяся безвыходной, вдруг развеялась, как папиросный дымок от налетевшего ветра…

— Всегда вы хороши, а ныне превосходны! — пробормотал я первое, что пришло на ум.

Таня улыбнулась и, чувствуя произведенное впечатление, перевела разговор на нейтральную тему:

— Ну, что нового? Как «Варшавская мелодия»?

— В блеске! Если бы ты знала, как мы проникали на спектакль! В театре, естественно, аншлаг, а нам нужно целых четыре билета, — обрадовавшись выходу из шокового состояния, взахлеб начал было я, но тут же осекся на «четырех билетах».

— С вами ходил Саша?

— Нет, Милина подруга Зоя — ты ее не знаешь, — выкрутился я. — И вот, ты представляешь, пришлось придумать целый сюжет…

— Может, мы тронемся с места? — улыбнулась Таня.

— Ой, я просто обалдел, — рассеянно произнес я уже на ходу.

— Отчего же?

— От вашего необыкновенного вида, прелестная леди, от вашего сказочного обаяния, от вашего фантастического присутствия. Словом, от вас…

— Ну, наговорил.

— Наговорил! У меня нет слов. Я окаменел, остолбенел!

— Куда же мы столбим дорогу?

— Мое помутившееся сознание не в силах выбирать пути, — не унимался я.

— Сегодня у Галки день рожденья. Она тебя приглашала.

— А кто это?

— Галка Нечипуренко. Я была с ней, когда мы встретились.

— А-а! Я уж и забыл о ней… Знаешь, честно говоря, мне что-то не хочется.

— Мне тоже. Но она очень звала. Я даже пыталась разыскать тебя, — это сообщение несколько насторожило меня.

— Слушай, она ведь живет где-то в районе Дарницы? Может, мы направим свои стопы к этим выселкам, а там сообразим… Может, к графу наведаемся…

— Путь неближний.

— Но ты ведь хотела прогуляться.

— Ничего себе прогулочка! Чувства меры в тебе — ни на грош…

— Ну вот. Хочешь человеку приятное сделать, а тут начинаются изобличения.

— Какие же изобличения? Это вроде комплимента.

— От таких комплиментов хочется на стенку лезть, — со вздохом сказал я, вспомнив про выселение.

— Почему? Мне кажется, хваленое чувство меры всегда связано с какой-то компромиссностью. Уж лучше крайность…

— А как же искусство? Говорят, что главное в искусстве — это чувство меры.

— В произведении искусства — да, а в человеке искусства — нет, нет и нет. В человеке должна быть одержимость, пристрастность, а она невозможна без крайностей.

— Может, ты и права… Ну а если в произведение перельются крайности… — начал было я, но Таня оборвала:

— Если, если… Всяких «если» можно выдумать до бесконечности. На все «если» должно быть чутье художника, — и, словно закругляя эту тему, Таня приветливо взяла меня под руку. — Ну так что получилось у вас на «Варшавской мелодии»?

Я с благодарностью посмотрел на нее и начал в лицах изображать историю с «воображаемым оппонентом». Разумеется, я опустил все связанное с Зоиным визитом… Мы брели той же дорогой, которой несколько дней назад возвращались под дождем из «московской колонии». И снова, взойдя на мост Патона, мы приумолкли, и снова остановились у чугунного парапета, и снова тревожная тишина обступила нас. Но теперь это была иная тревога: у меня из головы не выходила гостиничная свистопляска, а Таня, наверное, тоже думала о своем.

— Когда закрывается ваша Декада? — вдруг обронила она.

— Через три дня… А ты когда думаешь наведаться в Москву?

— Не знаю еще.

— Как приедешь, сразу позвони.

— Мы словно прощаемся…

— Да нет, я так…

И снова наступило молчание. Я достал папиросу и, закуривая, тяжело вздохнул.

— Леня, у тебя все в порядке с делами на Декаде?

— Какие тут дела?.. Дела в прокуратуре, а здесь — делишки, — мрачно отшутился я.

— Нет, серьезно, — она пристально посмотрела на меня. — Ты сегодня какой-то но такой… Ты чем-то встревожен?

— А, чепуха! — с досадой махнул я рукой: Таня попала в самую уязвимую точку.

«О господи, этого только еще недоставало. Что она имеет в виду?.. Не дай бог, если она узнала что-нибудь про Зою или про выселение. Нужно рассеять эти подозрения».

— Леня, скажи честно, у тебя что-нибудь случилось? Может, по работе какие-нибудь неприятности?

— Откуда ты взяла? — искренне удивился я и в то же время ухватился за эту спасительную для себя мысль.

— Но я же вижу, чувствую…

— Ничего, все уладится, — по возможности спокойно сказал я, а сам лихорадочно искал в памяти какую-нибудь приемлемую «производственную» зацепку, чтобы она показалась и убедительной, и не очень обеспокоила Таню.

— Ну вот, я так и знала… Что-нибудь серьезное?

— Да нет, обычное чиновничье сутяжничество.

— Но что, что? Скажи мне! — не отступала Таня.

— Да глупость и дурь. Приехал, видите ли, новоиспеченный начальник, и подавай ему сразу выступление по телевидению, — придумал я наконец причину своей встревоженности.

— И ты не смог организовать?

— Да если б у меня и была такая возможность, я бы костьми лег, чтобы не допустить его на экран… Болван из болванов, шут гороховый! — распалялся я, чтобы версия выглядела более убедительной.

— А он участник Декады?

— Что ты! Так — подлипала, репей…

— Ты бы как-нибудь поосторожней, подипломатичней.

— Нет, золотко, этого я не могу. Я ведь МГУ кончал, а не МИМО, так что в дипломатиях неискушенный. Да ты и сама только что вполне определенно высказалась о компромиссах…

— Все это, конечно, так. Но все-таки досадно из-за какой-нибудь ерунды оставаться в дураках.

— Это мы еще посмотрим…

— Ты только не горячись, — и, чуть помедлив, спросила с какой-то твердой, так несвойственной ей настойчивостью: — Леня, скажи, а кроме этого, у тебя все в порядке? Поверь…