Александр Апасов - Разгуляй

…Если бы меня спросили об отличительной черте киевского уклада жизни, я назвал бы три признака: здесь любят добротно поесть, броско одеться, и третье знаменательное качество — это киевские женщины. Они ярки и колоритны, словно взлелеяны мягким климатом и обилием солнца. Впрочем, эта черта характерна и для самого Киева — с обширными массивами зелени, с просторным Днепром, с крепкими, справными строениями. В нем, как и вообще в южных городах, словно не пользуются смешанными красками и избегают полутонов — отсюда, видимо, и возникает этот сочный и насыщенный колорит.

В первые дни приезда в Киев я просто терялся — особенно вечером, когда вспыхивают в разноцветных подсветах здания и скверы, когда бесчисленные прожектора выхватывают из тьмы сияние куполов, когда загораются пестрые неоновые вывески, когда широкими потоками гуляющих заполняются киевские улицы. В эти часы Крещатик напоминает полноводную реку, по которой со спокойным достоинством, красуясь и любуясь собой, мерно проплывает перед завороженным взглядом приезжего ротозея все природное богатство стольного града Киева. По первому впечатлению вечерний Крещатик представился мне каким-то фантастическим женским смотром. Попадая в этот поток, уже ни о чем не думаешь и ничего не видишь, только чувствуешь вокруг себя красоту и крепость могучего праздника жизни. И тут только начинаешь понимать, что вся торжественная помпезность Крещатика как нельзя лучше соответствует подобным шествиям. Три вечера я выходил на Крещатик, чтобы полюбоваться им при свете иллюминаций и подсветов, и три вечера я не замечал и не видел ничего, кроме какого-то — буквально — языческого празднества. Да, да — именно языческого… У меня и прежде Приднепровье почему-то ассоциировалось в первую очередь не с запорожцами, а с язычниками. А уж теперь и подавно мерещились поросшие густым лесом пологие берега Днепра, буйные Перуновы игрища, лихие дерзкие умыкания, факельные ночные шествия…

Однажды я даже почти въявь увидел нечто подобное. Это было в первый же вечер по приезде в Киев. После суматошного дня, в течение которого я то как маятник мотался между Октябрьским дворцом, где начинала разворачиваться книжная выставка, и гостиницей, где находился штаб Декады, то, отправлялся в другие организации, от которых зависела наша дальнейшая работа, — наконец к вечеру в полном изнеможении добрался до своего номера и не раздеваясь рухнул на постель. И тут с улицы донесся отдаленный и быстро приближающийся рокочущий гул — слышались крики, радостный смех многотысячной толпы. Я бросился к раскрытому окну, и у меня захватило дух от невиданного зрелища: со стороны Бессарабки по Крещатику катилась мощная людская волна. Люди кричали, жестикулировали, обнимались, махали руками. Над их головами пылали факелы скрученных в жгуты газет… Пулей вылетев из номера, я остановился у подъезда гостиницы вместе с другими пораженными соглядатаями. Все в недоумении спрашивали друг у друга, что это за манифестация. Наконец выяснилось, что ликование киевлян вызвано только что закончившимся футбольным матчем местного «Динамо» и шотландского «Селвика». Это было какое-то буквально языческое ликование…

Словом, три дня под этим неизгладимым впечатлением выходил я на бурлящий людскими потоками вечерний Крещатик — я словно все еще видел перед собой во всей первозданности продолжение некоего языческого празднества. Я терялся в потоке гуляющих и, словно загипнотизированный, шел, беспрестанно оглядываясь по сторонам и ничего не видя. Потом, делая над собой усилие, выбирался из потока, сворачивал на какую-нибудь другую улицу и шел мимо прекрасных особняков и великолепных скверов. Я шел и не замечал всего этого великолепия. Оно окружало и окутывало непроизвольно, вне моего сознания, потому что перед глазами все еще двигался пестрый людской поток, в котором, словно дразня и маня, несли свои крепкие, пышущие жизнью тела древние язычницы… И я снова возвращался на Крещатик, и снова шел, шел, шел, и снова оглядывался по сторонам, и снова невидящим взором ощупывал крещатиковские тортообразные строения, расцвеченные огнями иллюминации. Среди этого многолюдья я еще острее ощущал свое одиночество. Словно какой-то магнит, не отпуская, держал меня на Крещатике.

Ох, тяжело бороться с соблазном…

А может, и не надо?.. Как бы оправдываясь перед собой, я попытался успокоить себя тем, что, в конце концов, скучно и невыносимо слоняться в одиночку среди такой многолюдности. Но мысль эта терялась, потому что самооправдание здесь было ни к чему, потому что и так было понятно, ради чего я торчу на Крещатике и не хочу уходить отсюда. Постоянно ощущая на себе взгляды гуляющих, я чувствовал, что моя одинокая фигура привлекает внимание. То, что я приезжий, было совершенно очевидно (как, впрочем, все приезжие чем-то отличаются от старожилов) не только по моему ротозейству, но и по приколотой к пиджаку эмблеме участника Декады.

Мне хотелось излить кому-нибудь свои впечатления, поделиться радостью встречи с языческим Приднепровьем. Но в такой людности, в таком бурливом потоке так вот подойти и заговорить с кем-нибудь было просто немыслимо. Да и одиноких гуляющих, кроме меня, наверное, не было. Между тем шел уже десятый час. Напоследок я решил зайти куда-нибудь поужинать — это была последняя надежда на случайную встречу — и направился к Бессарабке. И тут… Сердце мое вдруг гулко-гулко заколотилось — у подземного перехода я заметил двух, видимо, прощавшихся женщин. Не знаю что, но что-то толкнуло меня к ним.

— Девушки, — по возможности непринужденно и неожиданно для самого себя обратился я, от волнения не узнавая собственного голоса, — не подскажете, где здесь можно поужинать?

Подруги недоуменно посмотрели на меня: в Киеве, на Крещатике, наверное, трудно придумать вопрос глупее.

— Да тут всюду можно. Где больше нравится, там и ужинайте, — ответила одна из них, желая закончить разговор.

— Вон ресторан, — указала другая на светящуюся вывеску.

Но я уже успел прийти в себя. Отупение от бесцельного блуждания по Крещатику мгновенно слетело.

— Э-э, дело не в том, где поесть, а как поесть, — прикинулся я сибаритствующим гурманом.

— А вы приезжий? — спросила блондинка, успевшая, видимо, заметить мой восторженно-отупелый взгляд. Но я все же сумел сообразить, что и ее вопрос — риторический: местные не спрашивают, где поесть, — и поспешил поддержать разговор:

— Вот прибыл на Декаду. Завтра открываем.

— Что толку, все равно билетов никуда не достанешь, — безнадежно проговорила блондинка.

— Что это вы так пессимистически настроены?

— Вовсе не пессимистически: на «Варшавскую мелодию» билеты совсем не продавались. Да и на другое, что поинтересней, тоже не достанешь.