Роман Левин - За неимением гербовой печати

Оказалось, все это писал и рисовал Славик. А еще он любил природу. Часто ездил с отцом на охоту, и те пейзажи, которые ему запоминались, переносил потом на полотно.

Мы посидели у Славика, поговорили о том о сем, посмотрели его работы, и я подумал, что благодаря Люсе он будет нашим общим другом и союзником во всем.

Сейчас Славик звонил по просьбе Люси. Она передала, что встретимся у него.

Я положил трубку, у меня был, вероятно, такой озадаченный вид, что Вероника Григорьевна все поняла. Пил чай обжигаясь, ловя на себе ее сочувствующий взгляд.

— Вы куда-то торопитесь, вам надо уйти? — не церемонясь, в упор спросила женщина.

— Да, к товарищу, звонил только что, — восхищенный ее наблюдательностью и прямотой, проговорил я, отодвигая чай.

Я даже не заметил, что она предупредительно обратилась ко мне на «Вы». Так же незаметно эта форма обращения вошла у нее в привычку. И даже став моей мачехой, Вероника Григорьевна обращалась ко мне на вы, что в общем подчеркивало не только мой уже не детский возраст и не слишком большую разницу в годах между нами, но было той мерой отчужденности, которую она, вероятно, сразу хотела установить между нами на будущее.

Только много лет спустя, я понял, сколь дальновидными могут быть женщины, мечтающие устроить свою жизнь.

— К какому еще товарищу ты собрался? — поинтересовался отец.

К моему удивлению, я не уловил в его голосе особого неудовольствия тем, что намерен покинуть их общество. Да и Вероника Григорьевна, по-моему, толкала меня на это. Слава богу, а я-то боялся их обидеть своим исчезновением.

Я спешил к Люсе, еще не задумываясь над тем, что с этой минуты меняется вся наша жизнь, что я в большей мере, чем когда-либо, предоставлен самому себе, что у отца другая семья. Я спешил к Люсе.

Когда, запыхавшись от быстрой ходьбы, поднялся к Славику, Люси еще не было. Озабоченный Славик сидел на табурете посреди комнаты, расставив на диване и на полу вдоль стен свои пейзажи, этюды и наброски, которых я раньше не видел.

— Вот помоги выбрать на выставку что-нибудь из моей мазни, — попросил Славик.

— На выставку? — удивился я.

— Изобразительного творчества студенческой молодежи города.

В рисовании я никогда не проявлял ни малейших способностей, ни в детстве, ни потом. Завидовал всем, кто владел этим даром. Зрителем же был пристальным и, кажется, понимал кое-что.

Люся все не шла. Мы отобрали для выставки три Славкины работы. На одном полотне был изображен возвратившийся с войны солдат. Вот он на пороге родного дома, у ног только что снятый с плеча вещмешок, за спиной в проеме двери — сад и клочок синего летнего неба. Можно было даже не спрашивать, откуда у Славки этот сюжет. Наше детство, исполненное горьких разлук и счастливых встреч, продиктовало его. И как знать, может сам отец Славика стоит на пороге дома.

Более всего меня почему-то тронул небольшой пейзаж, простенький и немудреный: заболоченный луг и на переднем плане заросли не то осоки, не то камыша. А в колорите и в самом ощущении натуры было столько достоверности, что, казалось, лоснящиеся листья болотной травы, острые как лезвия бритву, наполняют воздух медленным шуршанием.

— Ты думаешь, в этом что-то есть? — спросил Славик, видя мой интерес к пейзажу. — А ты знаешь, как он мне запомнился? Смехота да и только. У кромки болота, при выходе на луг поразительно одинаковые купы этой травы. Мы с отцом отправились минувшей осенью на водоплавающую и не учли этого. Приехали под вечер, припрятали в таком вот кустике вещи, взяли только ружья да по десятку патронов, пошли стрелять, пока не смерклось. А когда выбрались через час из болота, тык-мык, а найти кустик не можем. Все одинаковые. Полночи пролазали, озябли, голодные, все там в злополучной осоке — и фуфайки, и продукты. Только на следующее утро нашли, и то случайно. Чехол от ружья торчал из травы. Кустик мне так запомнился, что потом снился по ночам, пока не написал.

Славик рассказывал, а я поглядывал на дверь в нетерпении, когда появится Люся. Не мог понять, почему ее до сих пор нет. Хотел было спросить об этом Славика, но сдержался. Скрытность ребячьего чувства не позволяла беспредельно распахиваться иной раз даже перед самим собой. К тому же я не знал, не понимал, что со мной. Было непривычно и томительно. Я не знал, давно ли это началось и долго ли продлится. Впервые шевельнулась тревожная мысль: а что, если Люся не придет ни сейчас, ни потом — никогда? Что, если для нее это уже не так важно и необходимо?.. И тут же успокоил себя: ну как же, она ведь сама позвала.

Славик собирал и складывал полотна, расставленные по всей комнате, и неожиданно откликнулся на мои мысли, словно услыхал их.

— Что-то там, видно, случилось, раз Люся не может до сих пор вырваться.

Я уставился себе под ноги на половицы, как бы стараясь сквозь них разглядеть, что происходит этажом ниже, у Люси в доме.

— Нелегко ей, — продолжал Славик. — И жалко, хорошая она девчонка.

— Не хотят, чтобы мы встречались? — спросил я, все более проникаясь доверием к нему за его участие.

— Не только это. Вообще у них дома трудно… Отец после контузии болеет сильно. А мать работает в какой-то солидной организации. Приходит поздно, совещания, собрания всякие. Отец психует, ревнует ее. А на Люсе весь дом держится. Еще до того, как ты появился, она только и знала дом да школу. К этому привыкли и донимают теперь упреками, когда уходит.

Рассказанное Славиком откликнулось во мне щемящей жалостью к Люсе и теплотой. Нечто подобное я испытывал, когда она заплакала, признавшись впервые. Но тогда это было просто сочувствие чужому человеку, сейчас сострадание дорогому и близкому.

— Ты пойдешь на выставку? — отвлекая меня от тяжелых мыслей, неожиданно спросил Славик.

— На какую еще выставку? — как в забытьи проговорил я.

— Ну, творчества же студенческого.

— А-а! — вспомнил я. — А где она будет?

— В картинной галерее.

Картинную галерею открыли недавно в отремонтированном старинном особняке с лепкой по фасаду и стеклянной, похожей на оранжерею крышей.

В первые послевоенные годы появление каждого нового здания в городе, то ли поднятого из руин, то ли построенного заново, было событием. Полгорода сошлось на открытие универмага, который казался тогда высотным дворцом и теперь выглядит низкорослым строением. Открытие первого послевоенного кинотеатра «Победа» неподалеку от нашей школы было праздником. Так появились городская библиотека имени Крупской, гостиница на Комсомольской и вот теперь картинная галерея. Потом в городе строили столько всего, что это перестало быть событием. Но почему-то навсегда остались дороги первенцы мирной жизни, так волновавшие нас.