Виктор Стариков - Рябиновая ветка

— Я много думал о нашей жизни, Машенька. О нашем переезде. Мне кажется, что мы поторопились с решением, — и Афанасий Семенович облегченно вздохнул, словно был рад, что сказал главное.

— Это повторяется каждый год, — с обидой ответила Марья Васильевна. — Я с утра поняла твое настроение. Угадала?

— Угадала, умница, — признался Афанасий Семенович. — От тебя ничто не укроется. Но послушай… Какие доводы за переезд? Нам пора покидать север. Какие мотивы против?

Афанасий Семенович придвинулся и обнял жену.

Первый довод против отъезда был тот, что у него собрался большой материал о травмах горняков. Афанасию Семеновичу тяжело думать, что все материалы попадут в другие руки. Никто не сможет в них разобраться, как он, показать закономерности снижения травм, изменение характера их. Да и будет преступлением не довести до конца эту начатую несколько лет назад работу.

За этим первым доводом шло множество других. Почему надо покидать место, где ему хорошо живется и работается. Заметила ли Марья Васильевна, что старожилов у них в городе не так мало. Что-то они не помышляют об отъезде. Ему даже неловко перед ними. Да и сам он не одобрял людей, снимавшихся после двух-трех лет жизни. Правда, они прожили больший срок, но особой разницы нет. Наконец, его тревожит и состояние проекта новой больницы. Ведь несколько лет они добивались ее.

Во всем виновата давняя навязчивая мысль, что им надо уехать с севера. Она, пожалуй, даже несколько мешала им жить все эти годы. А ведь мотив отъезда единственный — быть поближе к родственникам.

— Да, — Марья Васильевна вздохнула. — У меня довод один: поближе к своим.

— Вот видишь… — Афанасий Семенович нашел в темноте руку жены и поцеловал ее в теплую мягкую ладонь. — Трудно мне уехать, Машенька, очень трудно. Вот ведь чуть в реке не утонул, а тянет меня тайга. Люблю я эти места. В больнице все время думал об отъезде и понял: нет, не могу бросить эти места. Сказать тебе об этом не мог: не хотелось огорчать. А вот теперь посоветовались…

Они замолчали и, прижавшись друг к другу, долго сидели, думая о прожитых на севере годах. И в этих мыслях не было ничего горького.

1952 г.

Стало известно, что на следующий день вечером на свердловском заводе начнутся испытания новой машины. Все поезда в Свердловск уже ушли, конструктору Кузнецову, с которым я встретился на конференции машиностроителей, посоветовали поехать на легковой машине: расстояние от Челябинска до Свердловска невелико — двести двадцать километров, дорога как будто хорошая. Единственное, что нас смущало, — время года: стоял холодный и вьюжный февраль.

Однако другого выхода не предвиделось. Кузнецову обязательно надо было присутствовать на испытаниях, и рано утром, когда город еще спал, мы тронулись в путь. «Победа», освещая фарами дорогу, быстро миновала центральные, по-ночному тихие и пустынные, улицы и вырвалась на загородный проспект. Тихая поземка слегка туманила сверкающую асфальтированную дорогу, неутомимо бежавшую навстречу двум световым лучам.

«Победа» имеет отопление. Мы даже сняли пальто. Вначале мы говорили о том, как хорошо придумали, что поехали «Победой», сравнивали условия езды в легковой машине с ездою в поезде и хвалили себя. Правда, Кузнецов беспокоился — успеем ли к началу испытания.

Шофер Саша молчал. На вопрос, случалось ли ему зимой совершать такие поездки, он осторожно ответил:

— Ездил…

На второй вопрос, за сколько часов можно добраться до Свердловска, Саша ответил более длинной, но столь же осторожной фразой:

— По-разному, раз на раз не приходится. — И, помолчав, добавил: — Успеем… Запас времени есть.

Впереди показалось большое село. Едва успели мы переехать по мосту речку и миновать белые от инея, старчески согнувшиеся ветлы, как вся улица озарилась электрическими огнями. Ночной мрак рассеялся, и звезды потускнели. Было радостно видеть электрические огни на этой заснеженной сельской улице, оживающей на глазах.

Три женщины торопливо шли по узенькой тропинке вдоль домов. Возле подъезда конторы колхоза, освещенного двумя фонарями, стояла лошадь, запряженная в легкие саночки. Мне почему-то представилось, что вот сейчас выйдет на высокое крыльцо дородный в овчинном тулупе председатель, втянет в себя морозный воздух, усядется в легкие саночки и поедет по делам своего большого хозяйства. Помчат его сани, только снег заскрипит под полозьями, да серебряная пыль полетит в лицо.

В центре села от высокой трубы электростанции отделялись колечки дыма и таяли в темном небе. Слышался ровный стук мотора. На окраине в кузнице уже пылал огонь, из открытых дверей коровника валил пар.

Село осталось позади, но огни его мы еще долго видели: дорога обходила его полукругом. А вскоре вправо от шоссе засверкали огни другого села.

Рассвет наступал медленно, нехотя сменяя холодную ночь. По обеим сторонам дороги лежали пушистые снега, синеватые в робком свете пасмурного утра. Одинокая ворона, тяжело взмахивая крыльями, села на острие телеграфного столба, посеребренного инеем, и высокомерно отвернулась от нас.

Вдали зачернел какой-то предмет. Ближе, ближе, и он превратился в мальчика лет двенадцати. Странно было видеть эту одинокую маленькую фигурку в холодное утро среди сугробов.

Мы остановили машину.

— Ты кого ждешь, мальчик?

— Дядю Мишу.

— Какого дядю Мишу?

— Из «Рассвета». Он вчера на нашу мельницу поехал и обещал меня в Сабурово захватить. Велел тут ждать.

— Это там, — неопределенно показал рукой Саша, — километров пятнадцать.

Видимо, мальчик ждал дядю Мишу давно и замерз.

— Вот что, друг, — решительно сказал Кузнецов. — Нечего тебе ждать дядю Мишу, совсем замерзнешь. Садись к нам, подвезем…

Костя, так звали мальчика, не заставил себя просить вторично и нырнул к нам в машину. Он быстро отогрелся и оказался очень разговорчивым.

В Сабурове Костю ждали совершенно неотложные дела. Туда приехал на короткий отпуск его «старый» друг Сережа Воронцов, суворовец. Во-первых, надо повидать его, во-вторых, Сережа Воронцов привез из города, по давней просьбе Кости, пластилин, без которого никак нельзя обойтись. Тем более, что ни в Сабурове, ни у них, в Катаевке, пластилина никогда не бывает.

Наконец, сегодня в Сабурове ждали ученого-садовода, и Косте поручили сделать сообщение о работе школьного биологического кружка. Расстегнув черный тулупчик, Костя стал нам показывать образцы ветвистой пшеницы, голозерного ячменя, морозостойкого картофеля, яблок, выращенных на школьном участке и до февраля сохранивших свою удивительно мягкую матово-розовую окраску. Все карманы Кости были набиты вещественными доказательствами того, что кружок юных биологов неплохо поработал в прошлом году. Морозостойкий картофель уже переселился на поля, выделялся в колхозе и особый участок для ветвистой пшеницы.