Александр Миронов - Только море вокруг

— Товарищ капитан, разрешите обратиться! — начал Ефим Борисович.

Алексей все еще находился под впечатлением трудного разговора с Закимовским и не заметил ни этого волнения, ни торжественности Носикова.

— Оставьте, — сказал он. — Ни о чем не хочу слышать. Спасибо за все, что вы сделали для судна, пока меня не было.

Этот ли дружеский тон подействовал или что-то другое, но Ефим Борисович поудобнее уселся в кресле, положил ногу на ногу и закуривая, произнес не натянутым, а обычным своим голосом:

— Я что? Как все… А с людьми нашими, Алексей Александрович, стыдно работать плохо.

Маркевич промолчал.

Разговор явно не клеился, хотя прежней отчужденности и взаимной неприязни между ними теперь уже не было. Но не было и откровенности, душевной теплоты, которой, несомненно, хотелось обоим. Что-то все еще стояло между ними, а что, не знал ни тот, ни другой.

— Когда начнем передачу судна? — избегая прямого обращения, спросил старпом.

— Нечего передавать. Я знал, на кого оставляю пароход.

— Пусть будет так…

Носиков поднялся, помедлил, ожидая, не скажет ли капитан еще что-нибудь, но Маркевич молчал, и старший помощник направился к двери. Нет, не легко давалось им сближение, а переломить себя, сделать первый шаг к нему не мог ни один, ни другой…

Вечером нарочный доставил на судно пакет из Управления пароходства. Вскрыв его, Маркевич увидел короткое распоряжение, подписанное Глотовым: немедленно перейти к причалу в Цигломени и приступить к приемке подготовленного там груза, по окончании погрузки в часовой готовности ожидать дальнейших указаний. Значит, опять в рейс. «Хорошо бы поближе к фронту, — подумал Алексей. — Ведь не сегодня-завтра и у нас должно начаться». Что должно начаться, было ясно и без пояснений: Советская Армия с боями продвигалась дальше и дальше на запад, и не только по своей земле, но и в Польше, в Румынии, даже в самой Германии. И лишь здесь, в Заполярье, фронт как стоял, так и продолжал стоять, стабилизировавшись среди неприступных для обеих сторон гор и скал. Долго это не могло продолжаться, наступление неизбежно начнется и на севере, но вопрос — когда? Очень хотелось, чтобы желанная эта минута настала как можно скорее, и почему-то верилось, что предстоящий рейс «Коммунара» связан именно с ней.

Однако надежда развеялась, когда вместо боевой техники в Цигломени пришлось грузить бревна и доски для какого-то строительства. Нет, с таким грузом на фронт не пойдешь. И поэтому удивляла поспешность, с какою стивидоры работали на погрузке. Так ничего и не узнав, Маркевич вывел в конце недели пароход на судоходное русло Северной Двины и мысленно распрощавшись с Архангельском направился, согласно новому указанию, в условленную точку Белого моря, на рандеву с какими-то кораблями, о которых тоже пока никто ничего не знал.

Кораблей было много: миноносец под флагом командующего конвоя, три «амика», а вернее бывших китобойца, полученных от Соединенных Штатов по ленд-лизу, три наших тральщика и несколько «больших охотников». Но, видно не ради «Коммунара» и еще одного такого же, как он, транспорта собрались они сюда, а для охраны и сопровождения огромного многопалубного товаро-пассажирского судна, в котором коммунаровцы, несмотря на отсутствие названия на борту, узнали «Полину Осипенко», не раз виденную на стоянке у причала Красной пристани в Архангельске.

Теплоход этот, океанский лайнер настолько долго стоял в порту, что, казалось, до окончания войны не выйдет в море. И вдруг — встреча! У Маркевича невольно дрогнуло сердце, когда, подняв бинокль, он разглядел на палубах «Полины Осипенко» множество женщин и детишек, любовавшихся кораблями конвоя. Куда их везут? И зачем? Ведь в море отнюдь не спокойно…

Долго гадать не пришлось: к борту «Коммунара» подвалил «большой охотник» и, забрав капитана, помчался к флагманскому миноносцу. И первый, кого увидел Маркевич, поднявшись на палубу его, был капитан второго ранга Михаил Домашнев.

Они сердечно пожали друг другу руки, и Михаил потащил Алексея к себе в каюту.

— До начала совещания успеем перекинуться парой слов.

Он усадил гостя в кресло, сам сел напротив.

— Покажись, покажись, какой ты. Теперь, брат, не скоро увидимся: остаюсь на Диксоне начальником тамошнего политотдела.

— Значит, мы на Диксон идем?

— Точно. Везем частичную смену гарнизона и офицерские семьи на «Полине». Я и своих из Владивостока вытребовал, жену с сынишкой. Тоже на «Осипенко» идут. Надоело, понимаешь ли, без семьи цыганствовать.

— А почему они не с тобой?

— Нельзя, — Домашнев отрицательно покачал светловолосой головой, — боевой корабль, и потом… Я ведь последним рейсом на этом миноносце иду, заместителем командующего конвоя по политчасти. И сменщик уже есть, тоже кавторанг (капитан второго ранга). А мои вместе со всеми. Ничего, скоро опять семьей заживем. Будешь на Диксоне — приходи, познакомлю с жинкой. Твои-то как?

Маркевич замялся: говорить или нет? О Тане? Выручил стук в дверь каюты и торопливый голос рассыльного:

— Товарищ комиссар, к командиру!

— Ясно! — Домашнев поднялся со стула. — Пошли, Алексей.

Совещание у флагмана продолжалось всего несколько минут. Установили походны порядок движения конвоя, условились о звуковых и визуальных сигналах, и флагман, высокий, худощавый, сутуловатый капитан третьего ранга с ястребиным носом и нависшими косматыми бровями предложил:

— Прошу по кораблям, товарищи командиры. Через сорок минут снимаемся с якорей.

Так и не повидав больше Домашнева, оставшегося в кают-компании, лишь издали кивнув ему на прощание, Алексей отправился на том же «большом охотнике» на свой пароход. Над морем уже сгущались ранние сумерки сентябрьского вечера и в полутьме их громады кораблей и транспортов казались особенно внушительными и громоздкими. Сразу с палубы Маркевич поднялся на мостик, запросил по переговорной трубе вахтенного механика, как давление пара в котлах, готова ли машина дать ход, и, убедившись, что все в порядке, посмотрел в сторону уже чуть видного флагмана. Все было тихо вокруг, все спокойно. Пахло водорослями, быть может совсем недалекими отсюда многолетними паковыми льдами, уже надвигающимися со стороны полюса, солеными просторами моря. Таким же покоем дышало и синее, без единого облачка, небо, и если бы не сознание, что тишина эта в любую секунду может расколоться от грохота рвущихся бомб или торпед, ничто не напоминало бы о войне.

Но вот и сама она напомнила о себе: на мостике флагмана сверкнула короткая вспышка света.

— Малый, — негромко сказал капитан штурману Лагутину, заступившему на ходовую вахту.

— Есть малый вперед! — так же негромко откликнулся тот и перевел ручку машинного телеграфа.