Александр Миронов - Только море вокруг

— Слушай Даня, — сказал Алексей, — а что, «Микоян» и теперь считается еще военным кораблем?

— Нет, мы ходим под государственным флагом.

— Почему же ты носишь военную форму?

— Последние дни, — Арсентьев улыбнулся, — скоро опять в старую шкуру: торговых моряков начинают возвращать на суда.

— И с «Микояна» уйдешь?

— И с «Микояна». Васильич, у тебя найдется место для старого кореша?

Они приближались уже к Управлению пароходства, и Глотов ответил не сразу. Лишь остановившись у подъезда, он приблизил к Маркевичу свое лицо так, чтобы видеть в темноте его глаза, и, рассмеявшись, шутливо ткнул кулаком в живот:

— Дипломат! Ловкий ход придумал… Ладно сегодня же поговорю с Таратиным. Симакову после болезни на судне, небось, приходится нелегко. — И, обращаясь к Арсентьеву, спросил: — Пойдешь помполитом на «Коммунар»?

Добираться надо было далеко: «Коммунар» пришел не в Архангельск, как обещал Василий Васильевич, а в новый порт, перед самой войной выросший на берегу Белого моря, где одновременно строился и новый промышленный город. О приходе судна Маркевич узнал во второй половине дня и решил отправиться на пароход на следующее утро: все равно до ночи не добраться.

Глорочка уже знала о предстоящем отъезде отца и отнеслась к нему, как к неизбежному, с тихой грустью. Вскоре после обеда они с Анютой ушли к Нине Михайловне, дежурившей в госпитале, и Алексей остался в квартире один. Лег на диван в кабинете Глотова, попытался читать «Правду Севера», но прочитанное не задерживалось в сознании. Пришлось отложить газету и встать — до чего же противно такое безделье! Может, к Варваре Николаевне сходить, как обещал, проведать случайную знакомую? Нет и этого не хочется: ну о чем мне с ней говорить?

И опять вернулся мыслями к судну. Хорошо, что Василь направляет к нам Арсентьева. После долгой, тяжелой болезни Григорию Никаноровичу действительно не под силу и служебные обязанности его, и обязанности помполита. А Даня — лучше не надо. Как-то там Иглин, Закимовский, Коля Ушеренко Сеня Лагутин? Как Ефим Борисович, исполняющий сейчас обязанности капитана? Все ли у них благополучно, хорошо ли прошел рейс?

Маленькая квартира Готовых никогда не отличалась особенной шумливостью, даже при жизни Степаниды Даниловны. И сам старушка, и обе девочки предпочитали кухню всегда аккуратно прибранным «горницам». Будь Степанида Даниловна жива и Алексей, конечно же, чувствовал бы себя совсем по-другому. А так…

И потянуло к матросской матери — пусть не к живой, так хотя бы на ее могилу. Потянуло с такой непреоборимой силой, что Маркевич торопливо сунул в карман папиросы и спички, надвинул на лоб фуражку и выскочил во двор. Запер дверь, засунул ключ в условленное место, под крыльцом, и, плотнее прикрыв калитку, зашагал в сторону кладбища.

Вид кладбища поражал множеством свежих, недавних могил. Были среди них и большие, общие, скрывшие в себе целые семьи; были обычные, с оплывшими краями, еще не успевшие зарасти травой; были и совсем маленькие могилки детишек. И почти на каждой на сосновом столбике — дощечка с надписью, повествующей о том, что все эти люди погибли во время вражеских налетов на город. Сам не заметив, как это получилось, Алексей свернул на боковую аллейку и в конце ее остановился, сдернув фуражку с головы, возле могилы тщательно и любовно отделанной дерном. Долго стоял, не шевелясь и не спуская глаз с деревянной дощечки у изголовья:

Любовь Григорьевна

Ушеренко

Погибла в огне, во время

фашистской бомбардировки

в 1943 г.

Острая боль кольнула в сердце: Яков, Яков, Яшок-воробышок, друг дорогой и незабвенный! Сколько таких, как ты, отважных и мужественных, нашло свою гибель на суше и в море, сколько погибло таких, ни в чем неповинных, как твоя Люба, как погребенные здесь дети, которым только бы жить да жить! Скоро ли кончится эта проклятая война, каждый свой шаг устилающая человеческими жизнями? И у скольких еще, тоже ни в чем неповинных, отнимет она священное право жить и дышать?..

Медленно брел Алексей к другой, дорогой для него могиле.

Вот и она, тоже обложенная дерном, с блеклой зеленью увядших цветов на взрыхленной земле, с простым крестом, выструганным Василем из сосновых брусьев Старушка верила в бога, пусть и по-своему, как делали все, и сын не посмел нарушить этой ее веры. А на кресте голубая металлическая дощечка с двумя строками траурных черных букв:

Матросская мать

Степанида Даниловна Глотова

И ничего больше — ни даты рождения, как это принято, ни даты смерти: ее любили все, а помнить будет каждый, кто любил.

Алексей коснулся губами края могилы, опустил голову на скрещенные руки и замер на долгие минуты. Он не сразу услышал, как кто-то подошел к нему. Почувствовал прикосновение чьей-то руки к своим волосам и увидел Нину Михайловну.

— Когда мне бывает очень трудно, я тоже прихожу сюда, — сказала она.

— И становится легче?

— Как и тебе. Пойдем, Леша, уже поздно…

Они попрощались с матросской матерью, как с живой, пожелав ей спокойного сна.

Утро выдалось светлое, солнечное, но уже по-осеннему холодноватое, как всегда бывает на севере в сентябре. Спрыгнув с палубы пригородного парохода, Маркевич быстро зашагал по деревянной мостовой в сторону морского порта, где наконец-то ждет его «Коммунар». Он с любопытством рассматривал вытянувшуюся в длину широкую и ровную, как стрела, улицу, на которой лишь кое-где виднелись редкие, словно бы ощипанные сосенки и ели, сохранившиеся от былого леса, еще недавно покрывавшего весь этот берег Белого моря. Алексей давно не бывал в этом совсем еще молодом городе, появившемся незадолго до войны. Все в нем было новое, свежее-свежее — и деревянные мостовые без тротуаров, и такие же деревянные, из желтоватых сосновых бревен, дома по обеим сторонам улицы, и дощатые заборчики возле них. Но и здесь уже побывала война, и тут оставила она свои следы: дом, еще дом, а за ними пустырь с почерневшей от пожара землей и черные головешки на скорбной этой земле…

Маркевич спешил: хотелось попасть на судно пораньше, до начала дневной работы, потому что потом неотложные дела, как всегда, закружат с головой. Интересно, как Ефим Борисович справлялся в этом рейсе с обязанностями капитана? Все ли у него в порядке? Ладил ли со штурманами, особенно с Лагутиным? Семен — парень горячий, может иной раз и лишнего наболтать, если Носиков начнет его допекать своей чрезмерной служебной аккуратностью и педантизмом. Ну, да ведь там Симаков. Уж кто-кто, а парторг сумеет держать обоих в надлежащих рамках. Хорошо, что Григорий Никанорович уже вернулся на судно после долгой своей болезни. Трудно старику, Василий Васильевич говорит, что так и не смог он полностью прийти в себя после удара, вызванного внезапным известием о смерти жены. Сердце никуда не годится. А все же на берегу оставаться не захотел, не смог: только на судно! Что ж, может, это и лучше, без парохода и без людей Григорию Никаноровичу не жить. И правильно сделал Василь, согласившись послать к нам Арсентьева помполитом, теперь Симаков может заниматься только своими обязанностями, только делами стармеха. А лучшего помполита, чем Даня нам не сыскать…