Александр Миронов - Только море вокруг

Так и прошли двое с лишним суток стоянки у Колгуева. Так, может быть, закончился бы и переход до Архангельска, если б одна неотвязная мысль не тревожила Бориса Михайловича: что и как записал Маркевич в вахтенном журнале о его болезни? Он хотел даже потребовать принести журнал в каюту, но передумал: «Догадаются, дьяволы, что я их подозреваю».

И в последнюю ночь плавания, незадолго до рассвета, не выдержав этой томительной неизвестности, решил выздороветь и подняться на мостик: пора…

Лагутин вздрогнул, когда рядом с ним неожиданно появилась смутная во мраке тень и осипший, с хрипотцой голос капитана произнес:

— Доложите обстановку. Где мы? Как ход?

— Поправились? — вместо ответа как-то странно спросил вахтенный штурман. — А мы было…

— Доложите обстановку!

— Есть! Проходим траверс Канина Носа, скорость девять миль в час, в бункерах осталось угля на три — четыре вахты, на судне все в порядке! И запнувшись — с лукавинкой, с затаенной насмешечкой: — Загляните в штурманскую на карте и в вахтенном журнале все записано и отмечено, как надо.

Борис Михайлович не обратил внимания на это «все», с ударением произнесенное Лагутиным. Сказал еще суше, еще угрюмее:

— Вахтенного выставить на полубак: не мирное время, всякие встречи могут быть… На палубах не курить. И пошлите проверить заглушки на иллюминаторах. Распустились!..

Он ждал привычного «Есть!» — и не дождался. Вместо этого штурман с преувеличенной бодростью поспешил заверить:

— Да что вы, разве одним вахтенным в такой обстановке можно обойтись? И на полубаке стоит, и на юте, и на спардеке по обоим бортам наблюдатели. Алексей Александрович еще у берегов Новой Земли распорядился. Круглые сутки ведем наблюдение…

Уважительное «Алексей Александрович» резануло слух, и, чтобы не вспылить, Борис Михайлович повернулся, направился в штурманскую рубку. Мельком взглянул на карту, разожженную на просторном столе, а руки сами собой потянулись к вахтенному журналу. Раскрыл, принялся читать все, что записывали штурманы в последние дни.

«… сказался больным… предоставив судно и экипаж на произвол стихии… после… оказался совершенно здоров».

Точно кипятком обдало с головы до ног! Хлопнув журналом по столу, Ведерников выскочил из рубки и, забыв о недавней своей болезненной хрипотце, заорал в темноту ночи:

— Старпома ко мне! Немедленно!

— Не могу, — появился рядом Лагутин, — закрытое партийное собрание началось. Григорий Никанорович всех коммунистов собрал. А что случилось?

Лишь в каюте Борис Михайлович начал постепенно приходить в себя.

И такая беспомощная растерянность навалилась на него, что задрожали руки, подогнулись колени: погубят! Пошатываясь, как во время качки, добрел до кровати и рухнул ничком, зарылся лицом в подушку.

Маркевич возился в каюте, укладывая вещи в чемодан, — до горла Белого моря оставалось не более двух часов хода, — когда распахнулась дверь и Яблоков неестественно громко крикнул:

— Самолет!

Сорвав с вешалки шинель, Алексей бросился наверх. Он не удивился увидев на мостике Ведерникова: утром Семен успел рассказать о своем ночном разговоре с капитаном. Обрадовался, заметив парторга в будке на правом крыле. Григорий Никанорович стоял, подняв к ушам развернутые рупорами ладони, и лицо его показалось окаменевшим от напряженной сосредоточенности. Капитан тоже вслушивался, приоткрыв рот, а третий помощник медленно поводил головой из стороны в сторону, стараясь определить, откуда доносится этот тонкий, прерывистый зуд, похожий на надоедливый комариный писк.

Небо опять было покрыто серовато-белыми высоко плывущими облаками, и только в одном месте виднелся голубой просвет. Гул как будто слышался с той стороны, и Маркевич уставился глазами на это «окно», почти уверенный в том, что самолет может появиться именно в нем.

— Приближается, — подошел Симаков и тоже повернулся лицом к просвету в облаках. — Приближается, да… Да вот же он!

В просвете действительно появилась крошечная точка, на мгновение сверкнувшая на солнце серебром своих крыльев. Алексей хотел было шагнуть к машинному телеграфу, но остался на месте, уступив этот самый главный пост капитану.

— Я в машину, — сказал Симаков и торопливо направился к трапу. Ведерников кивнул в ответ и так же отрывисто приказал:

— Тревога!

Внезапная опасность на время приглушила безрадостные мысли, недавно владевшие капитаном. «Может, обойдется? — подумал он, прислушиваясь к самолету. — Может не нападет?» И уже начиная верить, что — нет, нападения противника не будет, решил как можно лучше, эффектнее использовать тревожные для корабля минуты. Подошел к машинному телеграфу, сжал в мясистой руке медную ручку его и выпрямился так, чтобы всем было видно, с какой спокойной уверенностью встречает он опасность. А покосившись в сторону старшего помощника, с подчеркнутым хладнокровием приказал:

— Людей по местам! Приготовить аварийную партию. Живее!

Маркевич недоуменно поднял глаза: люди и так давно стоят каждый на своем месте, в готовности и боцманская аварийная партия. Чего еще надо? И, ответив привычное «есть», не тронулся с места.

А самолет шел высоко-высоко, под самыми облаками, описывая вокруг судна гигантскую дугу. Он инее приближался, и не удалялся, а держался на одинаковом расстоянии, будто летчик хотел получше рассмотреть все, что делается на корабле.

Кромка льда, закрывающего вход в горло Белого моря, уже виднелась на горизонте, когда самолет вдруг опять нырнул в облака. Из груди Ведерникова вырвался громкий вздох: пронесло, а? Бросив на старпома прощупывающий взгляд, он приказал не ему, а третьему штурману:

— Отбой тревоги. Держите к кромке: проверим, нет ли во льду пробитого ледоколами канала. Подвахтенных распустить.

Маркевич ушам своим не поверил. «Канал? Да ведь во льдах мы превратимся в неподвижную мишень!» Сдержавшись, чтобы протестующим вскриком не ответить на это приказание, он как мог спокойнее сказал капитану:

— Стоит ли, Борис Михайлович? А что, если это был вражеский разведчик? Вызовет по радио бомбардировщики, и… Лучше переждать на открытой воде.

— Надо подождать, — очень спокойно, очень твердо поддержал старшего помощника парторг. И Ведерников согласился. Сказал, все еще не глядя на Маркевича, не желая видеть его, но помимо воли обращаясь к старшему помощнику:

— Повременим… Сходите к радисту, Алексей Александрович, сообщите шифровкой в порт, чтобы выслали ледокол. Нам самим через Бело море не пробиться.

— Есть сообщить! — теперь же без натяжки, с готовностью отозвался штурман, оставляя стармеха и капитана наедине.

Из радиорубки Маркевич прошел к себе в каюту. Он не думал больше ни о Ведерникове, ни о нелепом распоряжении его: все равно завтра на судне будет другой капитан, вопрос об этом был окончательно решен на ночном партийном собрании. Сейчас волновало другое: чей самолет летал над морем, почему он не приблизился к судну настолько, что бы можно было его опознать?