Юрий Красавин - Хорошо живу

— Слабонервных просим удалиться, — рыжий посмотрел на меня насмешливо.

Уходя, я обернулся. Он отвязал барашка и повел его за сарай.

— Ме-е! — весело заблеял совсем ручной барашек и побежал за широко шагавшим рыжим. — Ме-е! — послышалось через несколько минут из-за сарая и оборвалось.

— Убийца! — цежу я сквозь зубы и неожиданно для самого себя улыбаюсь. — Душегуб!

Быстрыми шагами иду к работающим на лугу, бормоча по дороге:

— Кровожадный вампир! Палач!.. Лиходей…

План мести созрел в моей голове мгновенно. Я ничего не сказал, когда присоединился к бригаде, зато очень азартно принялся за работу, и мои копны тоже походили на соборные колокола, так что, будь тут рыжий, посмотрели бы, кто кого.

— Что это наш передовик, прогулять нынче решил? — спросила Шура. — Нехорошо.

— Да, куда он делся? — обратилась Клава к Наде. — Без его вдохновляющего примера мы завянем скоро.

Та пожала плечами.

— Вот именно! — подхватил я с недоумением. — Чем он там занимается? Неужели нашел более важное дело?

Рыжий появился через час, не раньше. Его встретили веселыми возгласами и упреками, назвали прогульщиком и сачком. Он опять в центре внимания, а обо мне снова как-то забыли. «Ничего, — утешал я себя не без злорадства. — Погодите… Мы еще посмотрим, кто кого!»

Он по-прежнему держался рядом с Надей. Они вдвоем клали копны, и, когда ее охапка ложилась криво-косо, рыжий терпеливо поправлял и показывал Наде, как надо класть, чтоб копна не разваливалась, чтоб одна охапка держала другую. Надя, прикусывая улыбающиеся губы, слушала его самым внимательным образом и исполняла его руководящие указания. Послушная ученица, да и только!

Мы несколько раз присаживались отдыхать; пока никто не заводил речи о том, по какой причине рыжий задержался у сарая, а я помалкивал. Мое время еще не наступило.

Обедать мы шли опять с песней. На этот раз пели про то, как по Дону гуляет казак молодой, а в Вологде живет милая в доме, где резной палисад.

Когда подходили к сараю, от костра вдруг пахнуло на нас таким ароматом, что дядя Вася оживился и воскликнул:

— Ого! Не держите меня!.. — И ускорил шаги.

Повариха, горделивая, повеселевшая и даже как бы прибавившая в росте, уже разливала варево в миски и ставила их на стол.

Мы умылись наскоро из ведра возле сарая и уселись весело, с шуточками. Я не подавал виду. Я ждал своего момента, зорко следя, как будут развиваться события, чтобы вовремя направить их в нужное русло.

Первыми забеспокоились Люда и Лида; они растерянно переглянулись, и на их лицах отразилось этакое горестное выражение.

— Братцы, а супчик-то с баранинкой!

Это раздался торжествующий голос дяди Васи; он поболтал ложкой в миске и очень смешно подвигал носом, хлебнул разок, другой, приговаривая:

— Вот это да! Как говорится, между тем и тем две большие разницы.

Криницына Люся медленно, как бы с опаской обернулась к сараю — барашка не было там, возле кустика, к которому он был привязан, а валялась только веревочка. Надя тоже посмотрела туда и растерянно отложила ложку, которую она взяла было в руку.

— Как же… — произнесла она. — Неужели…

Рыжий бодро откусил от ломтя хлеба и принялся за суп.

Толстуха Шура тоже понесла было ложку ко рту, потом опустила ее в тарелку и положила хлеб на стол:

— Что-то, право… не могу.

За столом наступило молчание. Люда с Лидой обвели всех взглядами, задержались на рыжем, потом зашептали что-то друг другу на ухо. Посмотрели на рыжего и обо всем догадались Клава, потом Шура. Только Надя еще не связала воедино два явления: отсутствие барашка у куста и отсутствие своего кавалера на лугу после завтрака.

Рыжий продолжал невозмутимо есть. Вот тут и пробил час, когда я должен был положить на чашу весов свое отношение к происходящему.

— Нарисуй мне барашка, — сказал я своему противнику.

Он поднял голову, не сразу понял, что обращаются, к нему.

— Барашка мне нарисуй, — повторил я голосом Маленького Принца и твердо встретил взгляд рыжего.

Надя только теперь все поняла и опустила глаза.

— Ешьте, ешьте, — потчевала ничего не замечавшая повариха. — Со свежей баранинкой. Спасибо Толюшке, он постарался для вас. Вы-то какие мужики! — сказала она, обращаясь ко мне. — Вам курицы не зарезать.

— Где уж нам! — скромно сказал я и вздохнул.

— Я вам такое жарево приготовила из бараньих потрохов! — скороговоркой продолжала наша хозяюшка. — Вы небось и не едали в городе-то. Бараньи потроха, особливо если свежие, — что же лучше!..

Вот теперь рыжий встретился взглядом с Надей, и словно тень легла на его лицо. Сердце мое сделало радостный сбой: взгляд Нади выражал негодование и даже презрение.

Люда с Лидой поспешно встали из-за стола, не в силах вынести того обстоятельства, что бедный доверчивый барашек угодил им в суп.

— Вы чего, девки? — весело спросил их дядя Вася.

— Мы не хотим, — вперебой отвечали подружки.

Люся Криницына взяла в руки книгу и удалилась.

Передо мной стоял роскошный суп, который вызывал во мне неодолимый приступ аппетита, однако я пересилил себя и тоже встал из-за стола.

— А не искупаться ли нам? — предложил я Наде.

— Пойдем, — быстро согласилась она и даже взяла меня за руку.

Мы побежали к реке не оглядываясь.

Что сказать в заключение?

Суп со свежей бараниной оказался действительно прекрасным, и вечером мы ели его, что называется, за милую душу. Только рыжего с нами не было. Мы узнали, что он стал работать на конных граблях где-то в другой бригаде. Он так и не появился у нас ни в тот вечер, ни потом. Однако незримый дух его неизменно присутствовал и при наших трапезах под открытым небом, и на лугу, и при ночевках на скирде под звездами. Рыжего то и дело вспоминали, о нем расспрашивали у поварихи, его все время как будто ждали: вот-вот появится.

А Надя… Надя была со мной дружелюбна, и мы даже ходили с нею гулять по берегу реки, но я не слышал того нежного, мелодичного смеха, каким она смеялась при рыжем.

— «Здрастуй, Лесю! Я з великою цикав… цикавистю… прочитав твого листа…»

Самунин Андрей Петрович уже не в первый раз принимался читать это письмо вслух с той насмешливо-язвительной интонацией, которая была несвойственна ему. Он спотыкался на непонятном слове, написанном к тому же весьма неясно, — цикавьетю или цикавистю, — и сам не сознавал, что́ его так задевает и сердит. А оно именно сердило. То есть он брался за «листа» с намерением повеселиться, даже поиздеваться и над тем, кто писал, и над тем, кому послано, а потом уже начинал сердиться.