Владимир Глушаков - Цветение калины

— Попозже. Дозволь сперва заняться прямыми мужскими обязанностями: время к ночи и дело не терпит отлагательства, — Сергей пристукнул каблуками.

— Дозволяю! — Вера, забавляя капризничавшего сына, по-мальчишечьи отдала ему честь. Разом рассмеялись, и столь неожиданна была эта перемена в их настроении, что они ее тотчас почувствовали, — невольно смутились. Вера подхватила на руки сына и, щекоча его лицом, унесла в спаленку. Минут через пять вышла из-за перегородки.

— Так скоро? — удивился Сергей.

— Ага. Тебе помочь?

— Да ну! Тут дел — два раза стамеской ковырнуть. Гнезда старые… а гляди-ка, в самый раз оказались!

— Ладно, не буду мешать.

— А чего малый капризничал? Спать, видно, хотел?

— И спать, и… — Вера, расставляя на столе чашки, тихо и виновато улыбнулась. — Балованный он у меня. Я до годика с половиной не отнимала его от груди — вот он пока и не привык к миске-ложке. В яслях уже с полгода, а нянечка до сих пор с рук кормит. Вот и вечером сколько ни бьюсь накормить — не уснет, пока не присплю его: чувствует молоко. Зато сразу засыпает. А сегодня, — Вера приложила палец к губам, заговорщицки повела глазами, — тебя постеснялся, дурашка!

— Меня? — Сергей покрутил головой.

— Ну не меня ж. — Вера как можно равнодушнее пожала плечами, хотя глаза у нее повлажнели и сделались еще выразительнее.

— Ну да, конечно. — Сергей, помедлив, быстро собрал инструмент, потянулся к вешалке за полушубком. Вера молча наблюдала за ним — спохватилась, когда он уже взялся за ручку двери.

— А как же чай?..

— Поздно уже. Тебе завтра рано подниматься. И Тамара, наверное, глаза проглядела в окно — взяла под персональную опеку. Не шуточки…

— Сестра у тебя славная, — словно бы в чем-то, понятном лишь им двоим, согласилась с Сергеем Вера. — Это она меня сюда вытянула. И все, что есть теперь у меня — работа, свой угол, детский сад, — все она. Считай, от себя оторвала. И в том, что у нее неблагополучно в семье, я тоже виновата.

— Полно, Вера, на себя наговаривать.

— Значит, тебе Тамара ничего не рассказывала?

— Ты это о чем?

— Да так. Нашло что-то на меня… — Она грустно улыбнулась. — Может, и к лучшему, что ты не любишь бабского трепа. Придешь еще?

— Загляну как-нибудь на днях, — словно не веря в свои же слова, пообещал Сергей. — Вот только не припомню: где-то я тебя уже видел, а где? Давно будто видел…

— У магазина. Где ж еще?.. — усмехнулась Вера.

— Нет, не у магазина. Ну все… Спокойной ночи.

Щелкнув новым замком, Вера потрогала в темноте прохладный металл, прижалась к нему щекой и улыбнулась. О чем подумалось ей в эту минуту?

Тамара вернулась с ночной смены поздно — в десятом часу.

— Игоря отвел в сад? Не капризничал? Умница.

— Кто — он или я?

— Оба.

— Понятно. Хорошие новости. Сияешь вся…

— Ага. Ваню видела — он меня надраил.

— Ругался? За что? — сделал невинные глаза Сергей.

— За дело. Почти неделю в Минске, а брата навестить не нашел времени. Передай, говорит, Прицепному, что если уж я приду…

— Можешь не продолжать — сдаюсь. — Подняв руки, Сергей покаянно склонил голову на грудь. — Когда идем?

— Я же на бочке до шести. Влезла на свою голову… А что делать? Жорка, пока не загремел на Север, все повыносил… даже детское.

— Ладно, слыхали эту песню. Когда Иван с завода возвращается?

— Его смена вчера была. Двое суток дома…

— Неплохо устроился брательник. Я все забываю, что он уже не простой инженеришка, а пан-начальник! И ты, значит, при нем…

Тамара шпильку по своему адресу пропустила мимо ушей, зато честь старшего братца решила отстоять:

— И начальник — а ты как думал?! Дорасти сперва до него, а потом уж…

— Ладно, сестра, я ж пошутил.

— Думаешь, начальником быть легко? Сутки на ногах — все дырки затыкает. Где его только не увидишь за ночь: у станка, на электрокаре, с тельфером в руках. А вчера под утро с наладчиком электромотор на линии перебирали. Может, час сидели по уши в смазке и грязи… Как его, мазутника, жена терпит? Она ж у нас интеллигентка — в заводской библиотеке сидит. Стихи сочиняет… И еще эти, как их? Афоризмы!

— Афористка, значит. Трудный, наверное, хлеб, раз Ивана на сутки отправила, — усмехнувшись, недвусмысленно заметил Сергей.

— Да себя-то, кажись, не обижает. Была я раз несколько во Дворце культуры, видела ее читателей… Это она пускай Ванечке голову морочит, а я ж баба — все вижу и понимаю.

— Ну, видишь-понимаешь, а языком не мели, — перебил ее Сергей и неожиданно перешел на мечтательный тон: — Вот знаешь, о чем я сейчас подумал? Дома сеяльщиками, ты ж помнишь, всякие работали — хромые, глухие, дурковатые, а кличка прилипла ко мне? В детстве называли — думалось, так надо.

— А ты у братца поинтересуйся, — суховато заметила Тамара, затаив хитрый смешок.

— А ты сказать не можешь? — не отступал Сергей.

— Неужто тебе никто ничего не говорил?

— Никто. Наверное, думали, раз Прицепной, значит, знает почему.

— Ну с тобой, братик, не соскучишься! Прицепным ты стал, когда еще в колыске пузыри пускал. Ваня в ту весну работал на тракторе, ячмень или овес сеяли — уже не помню. Сеяльщиков не хватало, а может, не хотел брать абы кого. Пахал-то он как вол — с темна до темна. А наряды прицепщика записывал на тебя, серуна. Зарабатывал ты, мама говорила, побольше теперешнего. Кормильцем был! — Тамара — бережно и ласково — погладила брата по плечу, разрядилась коротким дурашливым смехом.

— А тебе не пора на бочку?! — беззлобно огрызнулся Сергей. — Народ же истомился от жажды!

— А-ай! — облегченно вздохнула Тамара, махнув рукой. — Мне этих, у кого с утра трясутся руки, ни капли не жаль. Вот что ты себе на завтрак сделаешь? Словом, так: кусок грудинки в морозильнике, поджаришь мясо с картошкой. Сходишь за Игорем — и дожидайтесь меня, ясно? Сегодня я пораньше сорвусь…

— Значит, визит не отменяется?

— А что делать? Отправь тебя одного — еще не туда заедешь.

— Ах так? Ну, держись! — подхватил завизжавшую сестру под мышки Сергей, усадил на верх холодильника.

Дверь открыл сам хозяин — не особенно высокий, скорее грузный, чем стройный, налитый неброской для глаза мускульной силой крепыш, про которых в старину говаривали: «не ладно скроен, да крепко сшит». Крупное, выбритое до блеска лицо, тронутое оспой еще в детстве, будто высечено было из речного валуна-окатыша, столетья точимого водой и песком, поэтому местами — отполированного, как слюда, местами — шершавого, в ямках, будто на нем черти горох толкли… Располагали на этом тяжелом неподвижном лице живые васильковые глаза под копной мягких, как у ребенка, смоляных волос. Шерстяной спортивный костюм молодил хозяина, несмотря на выдававшееся вперед брюшко.