Владимир Глушаков - Цветение калины

Сергей хотел было спросить, что же именно, но Иван уже сидел, многозначительно поглядывая на него, Сергея, и аппетитно жевал, закладывая в рот по целому голубцу. Голубцы, казалось, вздрагивали на вилке, перед тем как отправиться в рот…

Сергей, завороженно следя, как ловко управляется с голубцами брат, покачал головой:

— Ну и горазд ты лопать! Получается не хуже, чем у гоголевского Пацюка с галушками… Помнишь?

— Не помню, — мотнул головой Иван. — Что твой Пацюк? Ты приди к нам на механический участок в обед. Самсон-сверловщик, личность известная в корпусе, буханку хлеба и фунта два сала съедает в один присест. Это — не считая разных там пирожков, колбасок, которые он, как семечки, забрасывает наверх… А еще проповеди читать мастер! Тут уж с ним, если разогреть, никакой поп не сравнится…

Тамара между тем обеспокоенно заерзала:

— Надо бы собираться…

— А зачем вам волочься на ночь глядя? — рассудил Иван, наконец покончив с голубцами.

— Мне на смену, — пояснила Тамара. — А Сергей, пожалуй, может остаться. Игорек совсем спит — куда с ним через весь город… — Тут она словно вспомнила о хозяйке, торопливо обернулась к ней. — Розка, они вас не стеснят?

— Ну о чем речь! — Розалина Юрьевна достала из сумочки на спинке стула сигарету. — Не возражаете? Привычка… перенервничаешь на работе и за сигарету. Хоть бы муж когда поругал…

Иван, сыто жмурясь, с запрятанной в уголках губ усмешечкой наблюдал за женщинами. Сергей щелкнул своей допотопной зажигалкой, от которой в комнате сразу запахло трактором и которая на этот раз загорелась с ходу.

— Все ж неудобно… в кои веки заглянули и с ночевкой… — тянула Тамара свое, быстро управляясь с салатом.

— Прости, что неудобно? — Розалина Юрьевна прищурилась сквозь облачко дыма на золовку.

— Ага, вот про неудобно вспомнил… — Встряхнувшись от прорвавшегося смешка, Иван распрямился за столом и довольно оглядел всех. — Наши мужчины — может, помнишь, Том? — по осени, как управятся на полях, ходили в урочище Луки валить лес для сплава. Батя тогда и меня уже с собой брал: сучки обрубать, ветки жечь. А стояли мы, помнится, в хате мельника. Один раз, утречком, сне́дали. Дочка мельника, девка розовопятая, сзади как обхватить, тесто месила в деже. Картина привычная по тому времени. Мужчины постарше, они вообще никакого внимания на нее, ну а мне сколько — пятнадцать годков? — исподтишка зыркаю на голенастую… — Иван повел блестящими глазами в сторону жены — та не ответила ему, лишь поморщилась. — Девка, понятно, тоже не обращает на нас внимания, попривыкла к постояльцам. А может, задумалась, что ей уже двадцать пять годочков, а она все одна да одна…. И теперь вот, в хате, одна. Расслабилась на секунду — а много ли, бывает, надо для конфуза? Старшие, правда, будто ничего и не слышали, а я, дурак, возьми да хохотни. Девка наша пыхнула — да в сени, дежу с тестом опрокинула… Батя мне кулак показал: ладно, мол, хозяина на ту минуту в хате не оказалось, сморкач! И как чувствовал он — смешок мой чуть боком нам не вышел. Вертаемся из лесу, — слегка захмелевший Иван незаметно для себя перешел на видиборский говор, — беда: на проулке, ля ворот, лежат наши мешки, запасные секеры, пила… Мы к хозяину: «Зачем гонишь против ночи? Чем провинились?» Тот от злости аж на месте подпрыгивает: «Моему дитяти поздоровилося, а вы — насмешки строить? Знать не желаю!» — «Да не бойся, дядько, — по такой причине возьмут замуж, — уговариваем его. — К рождеству жди сватов из Видибора». Куда там — слушать не желает: «Геть отседова, видиборские голодранцы!» — «Ладно, — говорит батя. — Без крыши, даст бог, не останемся, и паренек наш ни в чем не повинен. Потом посмотрим, мельник, кому из нас не поздоровится…» Тут смекнул хитрый мужик, что пустячок может обернуться га́ньбой для его девки, — подобрел с ходу, еще и на добрую вечерю расщедрился. Во какой номер отколол! — довольный, ткнул себя в расхристанную грудь Иван.

— Выходит, из-за тебя весь сыр-бор разгорелся? — усмехнулся Сергей, гоняя вилкой скользкий опенок по тарелке.

— Что вреднющий был — на редкость! — вставила Тамара. — Поплакали мы, зато и тебе, Тарзан, от Миколы доставалося… Или забыл?

— Где там все упомнишь… — отмахнулся Иван, явно не польщенный неожиданным признанием сестры. Но Тамара, разгоряченная застольем, насмешливая и язвительная весь вечер, не вняла недовольству, легкой тенью промелькнувшему по лицу брата.

— Мне было о ту пору лет десять, ему — что-то около двенадцати. А тогда, сразу после войны, постоянно крутили в нашем клубе «Тарзана». Вот он, бывало, после фильма разденется до трусов, вымажется сажей — одни глаза синеют, — схватит меня поперек и тащит на старую грушу у сарая. Я вся искричусь, мама с дубцом прибежит под дерево — не помогало.

— Очень занятно… — Розалина Юрьевна загоревшимися от восторга глазами так и ела золовку, изредка с удивлением оглядываясь на мужа. — Это, слушай, так не похоже на него…

— И один раз таким во манером, — Тамара движением рук воспроизвела, как Иван хватал ее поперек, — он затащил меня на ту самую грушу — наверное, хотел в гнездо к аистам подкинуть? — Она выжидающе прищурилась на брата, и тот, разобравшись в ситуации, перестал дуться и даже попытался заговорщицки подмигнуть рассказчице. — Да на беду малость не подрассчитал, бедняга, — взгромоздился вместе со мной под мышкой на сухой сук, который одного его выдерживал… — Тамара прыснула в подставленные ладони, растерла на щеке выскочившую слезу. — Ну и ухнули вниз вместе — прямо на крышу курятника. А какая там была крыша? — из старенькой толи, настланной сухим бодыльём… Короче, куры с перепугу две недели не неслись. Влетело нам по первое число!

— Браво-браво! — захлопала в ладоши Розалина Юрьевна, по очереди оглядывая то мужа, то золовку и непонятно кому из них больше адресуя свой восторг. — И чем же закончились похождения видиборского Тарзана?

— А ничем. Из похождений он не вылезал до призыва в армию — домашние в конце концов к этому привыкли. Вообще перестали обращать на него внимание, и, случалось, только чудом этот баламут оставался жив… Вот такой, может, один из сотни случай. Как-то в июльский полдень, спасаясь от жары, опустил в колодец ведро, сам взобрался на сруб, опутался цепью и завис в прохладе. Сколько времени провисел так — никто не знает, а сам говорил, что не помнит, и, наверно ж, задремал, а? — попробовала уточнить Тамара, но Иван, хмыкнув, неопределенно пожал плечами.

— А сосед, Коля Бахер, на тракторе работал, клыпал с поля на обед. Видит, цепь размотана в колодец, — решил поднять. Крутнул раза два ворот, увидел черные руки на цепи да с перепугу и выпустил ручку. Сруб ходуном заходил. Бабы потом смеялись: на всех четырех рвал к своей калитке, как боров!