Владимир Глушаков - Цветение калины

— Ну при чем тут это, Сергей Трофимович?! — с деланным разочарованием развел руками Василевич. — Пора становиться современнее, честное слово. А в том, что вы поступите, я нисколько не сомневаюсь. По направлению от завода вы идете вне всякого конкурса. Это во-первых, во-вторых и, если хотите, в-третьих. Случая, когда бы наши люди не проходили в БПИ, что-то не припомню за время своей практики. Бросали учебу — да, но это, согласитесь, другая сторона дела. Вы ведь не прочь получить высшее образование?

— Я? Ну да…

— А работать у нас?

— Да, конечно. Извините я, кажется, опять погорячился… — Под пристальным взглядом начальника Сергей и впрямь почувствовал себя неловко.

— Я вас понимаю… Все не так просто, как кажется на первый взгляд. Пройти апробацию в отделе намного сложнее, чем, скажем, в цехе. Пожалуй, на этом я считал бы наш разговор оконченным, но поскольку располагаю свободным временем, попробую открыть вам глаза на некоторые простейшие вещи, представление о которых вы должны иметь с нынешнего дня. Итак, скажем, какая разница между рационализаторским предложением и изобретением? Возьмем для примера… ну что? — Он поискал глазами на столе. — Вот хотя бы шариковую ручку. Кому-то пришла в голову идея использованный стержень не выбрасывать, а употреблять его многократно, наполняя пастой. Для этого, естественно, осталось лишь сделать приспособление. Пример не очень, но он, по-моему, отражает суть рационализаторского предложения. Вот. А еще чуть раньше в чьей-то умной голове зародилась такая идея: если крохотный шарик из металла — даже не помню из какого — поместить в основание латунного наконечника с раструбом, то он, шарик, вращаясь от легкого нажима, будет смазываться пастой и оставлять линию. И это уже есть изобретение. Улавливаете принципиальную разницу? Хорошо. Идем дальше, но уже ближе к нашему отделу. Допустим, у токаря из механического рождается в голове идея усовершенствовать резец… Но сама идея, как правило, груба. Это своего рода сырье. Ее надо рассчитать, довести — окультурить. А откуда у токаря, пусть самого высокого разряда, эта культура? Он пишет заявку, в работу включается кто-нибудь, скажем, из конструкторского бюро. Готовая документация поступает уже нам. Мы, в свою очередь, доводим ее на своем уровне, по всем уже правилам, а дальше… Дальше несем на подпись специалистам завода, главному инженеру и так далее. Если это изобретение, то оно в обязательном порядке проверяется еще и на патентность, то есть на патентную чистоту. Имеется на заводе такое бюро, которое следит за тем, чтобы изобретение ничего не дублировало. Иначе, если мы изобретем колесо, которое уже имеется на вооружении у зарубежной фирмы, на завод налагается приличный штраф. Случаи такие были, правда, не у нас. Мой вам совет, молодой коллега: не спеша пережуйте всю эту информацию. Будем считать ее вводной частью. Более конкретную и точную информацию, а также задания вы будете ежедневно получать на рабочем месте. Специалисты у нас опытные — больше контакта с ними. Так, — он взглянул на ручные электронные часы, — мне пора. Через три минуты совещание у главного.

Ровно через минуту, проходя возле стола нового работника отдела, Василевич будто между прочим с надлежащей инженерской сухостью и деловитостью заметил, что на двери отдела под табличками с фамилиями следует прикрепить еще одну — соответственно должности, которую он, Сергей Дубровный, занял.

К концу рабочего дня замечание было учтено. Сергей вступил в должность. На четвертом этаже.

Подъезжая на автобусе к заводу с тыльной стороны, где имелась нелегальная проходная, Иван вспоминал, как три года назад, впервые заступив на ночь начальником смены, почувствовал себя котенком, которого взяли да и швырнули в воду. Было отчего растеряться: до десятка вопросов, нерешенных в первую смену, автоматически переходили во вторую. А с кем держать совет? Чьей помощью заручиться, если цеховое начальство разбежалось по домам. Тогда и самому хотелось бросить все и убежать из корпуса, а теперь об этом думалось с улыбкой.

Иван, может, в тысячный раз задержал взгляд на стальном ало-синем каре — партии «Беларусов», подготовленных к отгрузке на железнодорожной платформе. Все тут давно примелькалось: корпуса и трубы, плавающие в черном дыму, тонкие сосны с сухими верхушками вокруг завода… А вот ряды тракторов, свежо поблескивающие на утреннем свету краской, отчего-то не утомляют взгляд. Странно. Иван никогда не задумывался над этим, как не задумывался над афоризмами жены, над вошедшими уже в привычку подтруниваниями над ним Тамары, хотя кто над кем должен бы подтрунивать — это еще вопрос, над душевным состоянием брата, испытывающим угрызения совести после бегства из Видибора в город, над равнодушным отношением к его, Иванову, городскому благополучию домашних, особенно отца, — словом, над всем тем, что не заключало в себе хоть капли здравого практического смысла. А практический смысл он видел только в своей работе. Под этот смысл подгонялось все остальное. Или, может, те триста тракторов, будто на ладони выставленных для всеобщего обозрения, не есть реальное воплощение этого смысла?

— Красиво, не правда ли?! — горделиво выпрямился на сиденье сосед Ивана, снял очки и, протирая темные стекла платочком, близоруко прищурился в окно.

— Трактора и есть трактора. Какая в них красота, — с деланным безразличием отозвался Иван. — Зато службе сбыта работенка. К ним теперь поступает разнорядочка — за голову схватишься. А вы, простите, не по снабженческой части?

— Извините, я — дизайнер. Вы хоть слышали о такой профессии?

«Козел ты!» — хмыкнул Иван, когда сосед вышел на следующей остановке, и Иван тотчас забыл о нем. Подумал с привычным уже волнением, что в смене триста человек «чистых производственников», которые снова с утра до вечера будут заняты под его началом тем, чтобы обеспечить суточный график сборки.

— Привет, Трофимович! — подсел к нему, едва автобус тронулся от остановки, могучего сложения сверловщик Самсон. — Как жисть? Помаленьку — и добре. Быстрее не надо. Да, чтоб не забыть: мастера Хавронича — днями квартиру ему выделили в новом доме под самым боком завода — знаешь же? — не будет сегодня. Кем, интересуюсь, подменили в первую? Ты уточни, а то будешь потом бегать, язык высолопивши…

— А что такое с Хавроничем? Загулял казак с радости? От же ё-мое! Все новоселья, свадьбы приходятся на мою смену… Прямо наказанье!

— Да ты не ругай его — в субботу тоже не выходил. А случай, конечно, обидный… Ждал-ждал человек жилье, детей повырастил во времянке, поженил и замуж повыдавал, двух внуков дождался, а влез в свою квартиру — плохо сделалось на второй или третий день. Вызвали «скорую». Первым делом, понятно: пьющий или не пьющий? Выяснилось, в рот не берет, — печень у него больная, ты же знаешь. Сам ему путевки по линии профкома выбивал. Ну вот. Долго слушал, простукивал его врач со всех сторон — не может поставить диагноз, и баста. Узнал, что пострадавший работает старшим мастером на линии, — прописал микстуру от переутомления. С тем и уехал. А кто-то из домашних, еще когда врач рецепт писал, прикрыл форточку — трактора на обкатке ревели, это метрах в трехстах от ихнего дома. Ну и сразу лучше, лучше сделалось Хавроничу. Без микстуры. К вечеру голова перестала болеть, сердце, правда, разбухло, как балабуха. Начали сообща до причины доискиваться… Думаешь — что? Открытая форточка! Очень сильная загазованность в том углу. Углекислый газ, понял? Нельзя было проектировать дом, чтобы окна смотрели на обкаточную площадку. А теперь что ж? Обкатку не перенесешь, а трехсотквартирный дом — тем более.