Владимир Глушаков - Цветение калины

— Вот глядишь на вас, молодежь, которая в гуманитарии лезла (помню такое времечко!), и, честное слово, диву теперь даешься: где у людей глаза были? Взять, к примеру, вас, Вадим Бонифатович. К парнасскому пирогу потянуло, что ли? Славы небось захотелось? Ай-яй-яй! А ведь не без способностей: школу закончил с золотой медалью. Мог бы реальную пользу обществу приносить. Нет! Посидел год в политехническом — и в журналисты нацелился…

Вадим Бонифатович очень нервно и сумбурно начинает объясняться, но Изоту Арнольдовичу его слова ровным счетом ничего не говорят, кроме, пожалуй, одного — уж если изворачиваться, то надо умело.

— Вот занялся бы, я говорю, делом — двинул по технической части, — давно бы сидел за отепляемым столом в отдельном кабинете. Да за эти годы, что ты тут без толку потолок коптишь, даже без высшего образования можно было подняться до заместителя начальника цеха! — Последней фразой Изот Арнольдович вследствие скрытой размашистости характера идет, как говорится, на крайность, не обращаясь за примером к соседям-коллегам, у которых не сыгралась по каким-то причинам карьера, а ради красного словца приносит в жертву себя, неудавшегося юриста, а сегодня — заместителя начальника отдела.

Редактор заводского радио, упорно морщивший лоб над листом мелованной бумаги и мужественно переносивший дверной сквозняк, вскинул голову и несколько секунд пристально и преданно смотрел на седовласого Изота Арнольдовича, глаза его даже слегка увлажнились от сиюминутной благодарности человеку, искреннее которого не найти на всем заводе. Он отбрасывает ручку и на сей раз без соблюдения предосторожностей распрямляется, отчего у него в пояснице стреляет — и ничего! — а раз так, то можно за компанию и закурить. Тут же Вадим Бонифатович оказывается на середине комнаты и принимается возбужденно мерить ее из угла в угол, напоминая себе и присутствующим, что засиделся на «черной и неблагодарной работе», и еще с полчаса раскладывает по полочкам все «за» и «против» на этот счет…

Сергей, случайно заметив в глазах Изота Арнольдовича рыжую искорку, переводит взгляд на Авенира Андреевича — смеющиеся глаза того, как вспугнутые воробьи, запорхали веками и разлетелись в стороны…

Сергей мягко ткнулся лбом в прохладную полировку стола: теперь инженеры будут до тех пор прикладывать платочки к глазам и раскачиваться на скрипучих стульях, пока не отсмеются до икоты. Беззвучно. Так приноровились. Захотелось, не мешкая ни секунды, выбежать из отдела и тоже отсмеяться, до сладких слез в горле, уткнувшись лицом куда-нибудь в угол. Как в детстве, чтобы растопить обиду, ледком взявшуюся под сердцем…

— Что там у вас произошло? Какая кошка пробежала между вами? — Сергей бережно принял на руки уснувшего Тарасика.

— У кого — у вас? — не поняла Вера, задержав на нем вопросительный взгляд. — Ты это о чем?

— Да с Тамарой же!.. — Сергею сделалось досадно от глупой двусмысленности заданного им вопроса.

— А-а, — Вера приостановилась и, опустив тяжелую авоську на край скамейки под догорающим костром рябины, переменила руку. — Чуешь, как пахнет? — Она оглянулась на Сергея и вздохнула. — Ничего не произошло. С чего ты взял?

— Показалось, наверное… — буркнул в ответ Сергей.

— Поэтому и не заходил все эти дни? — Черные влажноватые глаза Веры с глубоко зароненной в них печалинкой глядели куда-то мимо Сергея, в подступающее со всех сторон к городу ненастье.

— Работа эта, будь она неладна… — начал было о своем Сергей.

— Вот и Тамара о том же. Я бы, наверное, так не смогла — на двух работах. Ты хоть помогаешь ей по дому? Тебя, говорят, в отдел пристроили?

— Ага. Влез не в свой хомут. Поверишь, от ничегонеделания с девяти до пяти чесаться начал, устаю хуже, чем на тракторе…

Вера молчала, глядя в свою сторону.

— У меня, Вера, отпуск давно закончился. И тебе не кажется, что я имею право на бо́льшее, чем только помогать сестре растить племянника и ремонтировать в ее новой квартире унитаз?.. В конце концов, у нее — своя жизнь, у меня — своя. Начать все сначала она попыталась и не смогла, и я ее за слабохарактерность не осуждаю, потому что не уверен, можно ли начать жизнь сначала. Но и так существовать, как она, дальше не хочу. Должна же быть в большом городе какая-то другая, настоящая жизнь, в которой бы и мне нашлось свое место и было интересно, не скучно?..

— Ты что — ушел от сестры?

— Пока нет. Но твердо обещают на будущей неделе общежитие.

Минуту они шагали молча, затем враз, как по команде, остановились. Вера первая вскинула на Сергея блестящие горячие глаза — волнующие и отталкивающие.

— Зачем же в общежитие?

— А куда прикажешь? Может, к себе примешь? — наигранно усмехнулся Сергей, не понимая, откуда у него взялась на лице эта идиотская усмешка.

— Зачем же ко мне? У тебя найдется где переночевать. Ты же к ней приехал, так?.. Как хоть ее зовут? — Вера отступила от Сергея, как ужаленная, прислонилась к мокрому стволу липы и закрыла лицо руками.

Сергей, поглядев на сладко посапывавшего у, него на плече Тарасика и осторожно, заботливо поправив на его голове шапочку, мягко тронул свободной рукой Веру.

— Да наврала тебе все Тамара! Успокойся, пожалуйста… Пойми, ей больно, а в одиночку не каждый может…

— Что я еще должна понимать? Ой, оставьте вы меня в покое!

— Ладно, идем.

— Куда?.. — Вера растерянно взглянула на него затуманившимися непрошеной слезой глазами.

— К тебе, понятное дело.

— Это еще зачем?

— За тем самым. Должен же я доставить человека домой, — он показал глазами на Тарасика, — или как это будет выглядеть с моей стороны?

Вера грустно улыбнулась в ответ, кивнула.

— А я тебя ужином покормлю. После работы голодный?

— Спасибо. Сыт по горло. Сестра, дай ей бог здоровья и хорошего мужика, всю заботу и ласку сваливает пока на мою голову. Живу как у бога за пазухой.

— Давай, Трофимович, десятый кронштейн! — Дотошный Жихарь заступает Ивану дорогу, едва тот успел показаться из гардероба в корпусе.

— Ух, как ты мне надоел — не представляешь… У тебя ж запаски три сотни — Яков Лукич проверил! — незлобиво орет в ответ Иван.

— Ну и что? Работаем… Кончается. У меня, кстати…

— Знаю: сдельщики. Работайте. Обеспечим.

Позвонив на всякий случай в четвертый цех, Иван уточнил, что кронштейна хватит на час. А час — это не так уж и мало, если умеешь сработать на «пятачке», выражаясь языком хоккейным. За это время, если бы кронштейн начисто кончился, Иван дал бы команду сварить этак штук сорок, навязать их на проволоку, обрызгать краской и сунуть примчавшемуся из цеха Жихарю прямо в руки: «На, Жих, получай! Не морщись! Если тебе так приспичило, возьмешь и мокрые».