Владимир Глушаков - Цветение калины

— Кха-кха… От в это я поверил бы, да не женат наш новый мастер! А вот когда заведет свою семью, поймет со временем, что на семье всегда мир держался, а в наше время, когда молодые семьи лопаются, как мыльные бурбалки, и переполнены детские дома, — оно, может, и нелишне послушать Самсона-семейника?.. А насчет «своего интереса»… Значит, слухай, дорогой, да на ус мотай. — Самсон грузно развернулся к Сергею. — Сидит в поликлинике на прием к врачу народ. Известно, больше старики да дети. Про болезни свои разговоры ведут — молчком долго не высидишь. Ага. Первая девочка жалуется: «Самая плохая боль — зубная». А дядька рядом с перевязанным ухом глаза на нее скосил — и свое напоказ: «Э-э, дочка! Вот когда уши заболят…» Нашелся третий, кто с ушами отмучился, поддакнул, — про ушную боль поговорили подольше. Тут женщина вспомнила про свои больные почки и тоже чуть слезу не пустила. Про почки поговорить нашлось охотников еще больше. С почек перекинулись на ангину и грипп, которые дают осложнения на сердце, — все по слову сказали, потому что на улице стояла зима и завелся вирус, получилась картина еще внушительнее. Вот и получается, что у каждого болит свое — своя интересней болячка, а не соседова. А ты, дорогой, подъелдыкиваешь: реконструкция… Я тебе так скажу: дай мне и другому такому работяге мало-мальскую выгоду — я любую реконструкцию приму. Знаю, что на новой линии выйдет и мне нейкая полёгка, — от и деру глотку и буду драть. А так и другой, и третий… А такой ласки, какую в свой час проявлял Чуприс к своим подчиненным, мне не треба. А действовал он, чтоб ты в курсе дела был, во как: сегодня пятьдесят процентов премии снял с меня, допустим, за пустяк, а назавтра подходит и допрашивает на людях: «Матери своей хоть помогаешь в деревне?» Ага. Чтоб все слышали: начальник цеха больше заботится о моей матери, чем я. Ему за то, что он поинтересовался, плюс как руководителю, а мне за то, что я не знаю, как ему, добродею, ответить, — минус. «Эх ты, — отвечаю, правда. — Что ты, хамуло, строишь из себя? Ты своей семье сперва порядок дай, чтоб жинка не бегала с жалобами по парткомам, а моя мати, вечный покой ее душе, который годок спит в земле…»

За контрольным столиком — чуткая сочувственная тишина. Спустя еще минуту бригада разбрелась по рабочим местам. Линия ожила.

После смены, уединившись в заводской библиотеке, Сергей вдруг поймал себя на том, что думает не о сопромате, а по новой прокручивает мысленно прошедший день на линии, прослушивает разговоры, напряженно вглядывается в лица сверловщиков. На фоне остальных заметно выделялся и приковывал внимание глыбистый Самсон, о котором Сергей еще до прихода на линию был наслышан от брата. Через неделю-другую после того, как Сергей разгадал характер «Мамонта», у него определилось отношение к каждому из тех, с кем ему отныне предстояло тянуть в одной упряжке, кроме, может, Самсона… Пожалуй, мастер Геня не прав, обличая его во всех грехах. Мы еще не успели, как следует, притереться к старой линии, а нас уже обещают перевести на новое оборудование, — Самсон же ломит на латаной линии два десятка лет. Тут у кого хочешь опустятся руки. Прав все-таки Иван: жизнь сделала его таким… И хотя, по словам мастера Гени, Самсон уже не может без того, чтобы не прихватывать на стороне, морального права работать на новой линии у него никто не отнимет… Почему-то всплыл в памяти покойный Прохор Сметник, и как Сергей ни пытался поставить его и Самсона в один ряд, не получалось. Там ведь, и Сергей вынужден был признаться себе в этом, случилось другое, что до сих пор камнем лежало на сердце…

В тот ненастный август довелось Сергею в соседней бригаде практику проходить. Поставили работать на зерноток. Лента транспортера трогалась в шесть утра, а притормаживала за полночь, поэтому ночевал там же, в Хотомле, чтобы не тратить времени на переезды.

В то памятное воскресенье (занозой сидит в памяти!) к вечеру подул холодный низовой ветер, закрутил на току рыжие столбы пыли, кинул пригоршни колючих остей в лицо. И может, отчасти по этой причине работавшие на току, протирая глаза и отплевываясь, не сразу заметили, как беспокойно заклекотал аист на макушке сенажной башни и в ту же минуту оттуда навернулась иссиня-темная, в белых ошмотьях пены туча. Побросав деревянные лопаты, гуртом схватились за лежавшие наготове брезенты — едва успели растянуть; тучу, будто огромный бурдюк с водой, ножом полоснула ослепительная молния, по-стариковски негодующе крякнул гром — и пошла шуметь, кажется, последняя в том августе гроза.

Не успел промокший насквозь Сергей вскочить в хату — на крылечке еще чьи-то шаги. Стаскивая отяжелевшую телогрейку, оглянулся, а у порога, в сенях, отряхивает воду с дождевика Прохор Сметник. Встретились взглядами, и Прохор улыбчиво прижмурил единственный глаз.

— Здорово, племяш! Не ожидал встретить?

— Через порог не здороваются… — бросил Сергей, отворачиваясь, — в самом деле не ожидал. «Чего он тут вынюхивает, филин одноглазый? — беспокойная шевельнулась мысль. Вспомнил. — Ну да. Зерно же возил с поля на ток. Шоферов не хватает — его припрягли…»

— И то верно, — согласился Прохор, входя в переднюю и всем по очереди подавая руку. Посетовал на непогоду и завел с хозяевами нехитрый разговор. Сергей незаметно ушел к себе, в боковушку. Отыскал в стопке учебников на полу у стены «Марксистско-ленинскую философию», но диалектика туго лезла в голову, может, потому что устал, что хотелось есть, что торчал на кухне одноглазый…

Полог со стороны горницы приподнялся, и в боковушку сунула голову хозяйка.

— Сергей, ты не шибко занятый?

— Да вот почитать хотел. Помочь надо чего?

— Выйди на минутку.

Сергей, встретив цепкий испытующий взгляд Прохора, понял — одноглазый родственник неспроста заявился.

— А я тя, понимаш, на току днем заприметил… — подступился к нему Прохор. — Чего ж тут, а не дома, в своей бригаде?

— На практике я… Председатель послал сюда, — пояснил Сергей.

— Так. Порядок, значит, такой. Скоро закончишь учебу свою?

— Да немного осталось…

— Хорошее дело — станешь над людьми заместо батьки.

— Поглядим. Я еще ничего не решил…

— А чего тут решать? Трофим свое отломил, как умел, без дипломов, но теперь его карта не бьет: хочешь не хочешь, а сдавай должность молодым…

— Да я в начальство не лезу! На тракторе останусь — мне техника ближе…

— С дипломом-то? Эхе-хе-хе, — заухмылялся Прохор, весело буравя Петра единственным глазом. — Как ето у вас теперь все просто: хочу — не хочу, буду — не буду… А? За красивые глазки тебе колхоз стипендию платит? Ладно, не время об етом толковать. Собирайся. Работенка, понимаш, есть… — Он торопливо шагнул к порогу.