Юрий Шевченко - Эворон

— Вы сами сперва заправьтесь, Иван Семенович, — сказал он, отводя взгляд от сокровищ на столе. — Вам, взрослым, надо, а я привычный…

— К чему привычный? Ты ведь рабочий человек, Коля.

— Нам на заводе хлебные карточки выдают. Мы не нищие.

Кочетовкин так и застыл с караваем в руках, с ненужной улыбкой на губах. Положил хлеб.

— Я ведь, ребята, от чистого сердца… Нищие! Эх, Коля…

Но скуластенький строго глядел в сторону.

— Раз вам выдало государство, значит вам положено. И нечего разбазаривать.

Его товарищи тоже подошли к столу и вернули на газетку кусочки прозрачного сала, осыпанные крупной серой солью.

Позже он понял; ребята приняли его за кого-то другого. За переодетого разведчика, либо, на крайний случай, изобретателя. Белый хлеб! Не иначе, получил довольствие за подвиг. Заслужил. Вон ведь — хромает. А мы объедать будем.

Но тогда он разозлился, стал вслух вспоминать, как собирали еду всем цехом на Урале, даже прикрикнул:

— Не будете есть — силком заставлю!

Коля (он, видно, был в комнате за главного) спросил:

— Вы махру курите?

— Я тебе про Ивана, а ты… — ответил Кочетовкин. — Предположим курю, что из этого?

— Тогда мы вам карточку на махорку отдадим, идет?

— Идет, идет. Живо за стол! Где у вас кипяточком разжиться? Сахаринчик имеется.

Мальчишки побежали за кипятком, и скоро все четверо сидели за столом, закусывали и уже мирно беседовали. Ребята поглядывали на орден Кочетовкина.

— Я-то? — переспрашивал Иван Семенович. — Воевал, а как же. Есть такой городок Ржев, слыхали? Вот-вот. По соседству с вашей Москвой, там и отвоевался… Расскажу, почему ж не рассказать… Вы по какому ремеслу на заводе, слесаря или подсобники?

— Токаря мы, — ответил Коля, прихлебывая сладкий обжигающий кипяток из кружки.

— Так и я токарь, вот дела! Слушайте, ребята, вам «победит» видеть-щупать приходилось?

Мальчишки переглянулись.

— А что такое? — спросил Юра.

— Не знаем никакого «победита», — заявил Коля.

— Ну да, конечно, — спохватился Кочетовкин. — Откуда? Рановато вам знать. Замнем для ясности…

Утром на заводе сменный мастер подвел Кочетовкина к знаменитому токарю-скоростнику Чикиреву, пионеру «победитовых» резцов. За токарным станком увидел Иван Семенович приземистого рабочего в кепке и больших защитных очках.

— Знакомьтесь, товарищ. Слышь, Чикирев, гость к тебе с Урала!

Чикирев сдвинул на лоб очки, и Кочетовкин, оторопев, узнал в нем своего соседа по койке общежития — скуластого чернявенького Колю.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И все-таки она была, новогодняя елка. Правда, совсем не похожая на ту, что установили сорок лет спустя на табуретке у головного станка, в бригаде его приемыша, Сергея Неверова.

Торжественное впечатление произвела на фронтовика Ивана Кочетовкина столица, никогда до этого не бывавшего в Москве. Правда, свое проклятое ранение в ногу получил он недалеко отсюда, в районе города Ржева, там и отлеживался в крестьянской избе, превозмогая боль, пока не подобрал его санитарный отряд. Но саму столицу так и не удалось повидать, хотя сражение называлось битвой за Москву, и он с полным правом мог считать себя защитником главного города Родины.

Служил Кочетовкин в пехоте, рядовым — призвали на второй день войны в Воронеже. А декабрьским вечером сорок первого года подразделение пехотинцев-лыжников его полка получило приказ выступить в район деревни Сычевка и внезапным ударом отбросить фрицев от данного населенного пункта, перерезать имевшуюся здесь железнодорожную ветку.

Пехотинцы в белых маскхалатах, среди которых был и Иван Семенович, не могли тогда знать, в какое горячее место их посылают и какое стратегическое значение отводится в зреющих событиях этой самой деревне Сычевке.

Именно здесь, южнее Ржева и севернее Гжатска, находился стык гитлеровских групп армий «Север» и «Центр», нацеленных на Москву и Ленинград. Им противостояли Калининский, Западный и Брянский фронты Красной Армии. Германская операция «Тайфун», имевшая своей конечной целью захват столицы, была широко разрекламирована противником, но уже в ходе первых осенних боев обнаружились явные германские просчеты; немцы впоследствии пытались списать их за счет морозов, которые, впрочем, были одинаково суровы для обеих сторон. Так, одним из просчетов оказалась слабая укрепленность фланговых группировок немцев, особенно на стыке фронтов, что давало возможность Красной Армии расчленить вражеские силы. Планируя свою операцию «Тайфун», немецкое командование явно недооценило наши возможности и переоценило свои собственные.

Деревня Сычевка была всего лишь маленькой точкой на стратегической карте битвы за столицу.

Но именно в таких точках проверялись большие замыслы и расчеты.

Перед броском к Сычевке в расположение взвода пришел комиссар Манвелидзе. Иван Семенович в первый раз увидел вблизи политрука, но запомнил острее, чем многих, с кем надолго сводила жизнь. Потому что в бой им пришлось идти вместе.

Автандил Захарович Манвелидзе, до войны — хирург одной из тбилисских больниц, рассказал бойцам, почему крайне необходимо уничтожить железнодорожную ветку от Ржева к Вязьме в районе названной деревни: ветка обеспечивала взаимодействие фланговых группировок противника. Если Сычевка будет захвачена, появится возможность ввести в бой крупные силы наших войск.

— Считайте, товарищи бойцы, что на вас возложена большая задача. Ответственная задача, дорогие. Мы должны проложить дорогу, понимаете? Дорогу всему полку. Товарищ Сталин учит говорить нас прямо, по-большевистски. Вот я и говорю: бой будет тяжелый. Умирать придется, дорогие. Но что мы имеем? Мы имеем внезапность и ночь. Фашист этого не имеет.

— Точно, — заметил один из пехотинцев. — Ночью фашист только ракеты осветительные пускает, драться не любит.

— Понял? — спросил Манвелидзе. — Хорошо.

— У них закон такой, ночью спать. По дисциплинарному уставу, — присовокупил Кочетовкин, и все кругом засмеялись.

— Пусть себе спят на здоровье, — согласился Манвелидзе, тепло поглядев на Ивана Семеновича. — К деревне пойдем как? Скрытно пойдем. Если, дорогие, курить кто хочет — разрешаю покурить сейчас.

В узком заснеженном окопе затеплились огоньки самокруток.

— Товарищ политрук, — обратился, выждав время, Кочетовкин к Манвелидзе. — Просьбу можно высказать?

— Все можно.

Кочетовкин расстегнул маскировочный халат и добыл из полушубка сложенный вчетверо листок тетрадной бумаги.

— Давно хотел обратиться к вам, да все не решался. А тут такое дело. Может статься, другой возможности не представится…

Чернобровый, выбритый до синевы политрук склонил горбоносое лицо над листком, прочитал при свете карманного фонарика: «Прошу принять меня в партию большевиков».