Юрий Шевченко - Эворон

— Что с ним?

— Не вернулся? Так… Не знаю, Сережа, свела нас судьба ненадолго — это точно. В одной эскадрилье свела, он летал, я в аэродромной команде.

— У меня фотография есть, я покажу — а вдруг не он?

— Он. Тех лет фото?

— Военное, может и вы где рядом? Я сейчас сбегаю.

— Погоди. Успеем… Месяца три воевали мы с Пашей… Так его в эскадрилье звали, Паша… В августе я в госпиталь угодил, лечился, ну и другая часть. Но Пашу на всю жизнь запомнил. Лихой у тебя отец был.

— Лихой, Дмитрий Илларионович?

— Рисковый, говорили в эскадрилье. Значит, погиб?

— Пропал без вести…

— Война проклятая. А мать, пашина жена?

Зазвенел резко телефонный звонок, и Сережа вздрогнул.

— Знаешь что? — сказал Соболев. — Ты с фотографией прямо ко мне домой вечером. Тут поговорить не дадут. Ладно? Все, что знаю, расскажу…

— Спасибо, Дмитрий Илларионович.

— За что же? Ну, давай лапу.

Сережа снизу заглянул в глаза начальнику СУ.

— Повезло мне, что нашел вас.

— Чудачок, это я тебя нашел.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Парторг строительного управления Николай Николаевич Пекшин появился у начальника СУ к концу рабочего дня.

— Свободны?

— Для тебя — всегда. И брось наконец меня на «вы» называть. Заходи.

Избрали Пекшина накануне Нового года, до этого работал он в Амурске, городе-спутнике Комсомольска-на-Амуре, в парткоме целлюлозного комбината. Соболев встречался с ним, кажется, пару раз на активах и конференциях, но в памяти Пекшин почти не задержался — мешковатый, со щеточкой бесцветных усов, в старомодном наваченном костюме, он, на взгляд Дмитрия Илларионовича, и сам был бесцветным. В горкоме о нем говорили, как о человеке исполнительном.

Прежде чем голосовать, Соболев навел кое-какие справки через своих людей в Амурске, и его личный вывод подтвердился: скромная по всем статьям личность. Функционер, душевно преданный бумаге. Конечно, хотелось видеть на этом посту помощника и друга, он пробовал в горкоме предварительно обкатать другую кандидатуру (Вадим Ивлев, мастер участка, молод, энергичен, только из комсомола), но в горкоме имели свое мнение. Соболев «снял» вопрос. Пусть будет Пекшин.

Но здесь, на месте, Николай Николаевич обнаружил странную для Соболева уклончивость, а порой — упрямство. Не там, где следовало бы. Это и предопределило соболевский вывод: вежливый, но въедливый. Нет, Фурманова при Чапаеве новый парторг не ломал. Но и Дмитрию Илларионовичу не удавалось при нем чувствовать себя хозяином. Пока он избрал выжидательную тактику, искал неформальный контакт с Пекшиным.

Лучше всего посидеть бы с ним за коньяком в сауне, что была оборудована личными заботами Соболева в подвале поселковой бани для узкого круга лиц. Имелся там и холодильничек, и бассейн два на три.

Но Пекшин оказался язвенником, к тому же явился он в Эворон с выводком — женой и тремя детьми, не до праздных мужских застолий.

Может, оно и лучше.

— Бузулук ко мне приходил, — заявил Пекшин. — Относительно сосновой рощи…

— И тебя морочит! Неймется ему, честное слово. Я ему утром сказал на этом самом месте русским языком — проект.

— Намечен же в центре города парк, а что может быть лучше сосен? Сначала будем рубить, а потом там же высаживать…

— Не там, Николай Николаевич, не там, а по берегу Силинки.

— И все же будем… Есть смысл в том, что говорит Бузулук.

— Не вижу. Только строительство затянем и перед трестом будем выглядеть, извини, олухами. Ну где вы раньше были, спросят? Перед началом работ? Отколе, спросят, умная бредешь ты голова?

— Спросят. Но пусть лучше сейчас.

— Мне из-за сотни деревьев лезть на рожон не хочется.

Пекшин поднялся.

— Тогда я поеду.

Встал и Соболев.

— Ну куда ты поедешь?

— Возьму проект и махну в город. А вальщиков надо отправить назад.

— Николай Николаевич, тебе не кажется, что за стройку я отвечаю?

— Кажется. Вот вы и распорядитесь.

— Я уже это сделал. И менять своих приказов не собираюсь.

— Придется мне все же ехать.

Соболев хрустнул пальцами. Выдержал паузу. Пекшин безучастно смотрел перед собой.

— Ладно, — сказал начальник СУ, — не ссориться же нам. Поезжай, если хочешь. Но учти, я буду возражать против ломки проекта. Уж не обижайся.

Николай Николаевич сказал без всякого выражения:

— На это не обижаются. Кроме того, хочу в городе попросить специалиста — пусть наконец глянет на Шаман-камень. А вдруг историческая ценность? Там дорога должна пройти. Не повредили бы ненароком.

— Шаман-камень… У тебя на производстве задач по горло! Послушай добрый совет, Николай Николаевич, не подменяй ты археологов и общество охраны природы, займись соревнованием!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В полдневный воскресный час в паркетном зале было пусто и гулко. Старуха-смотрительница в голубой униформе, приведя его сюда, уселась на стульчик у двери и задремала. Не верилось, что в сегодняшнем Комсомольске смог сыскаться такой тихий, спокойный уголок. Он скользил взглядом по скульптурам, по стендам и фотовитринам, а все еще видел Амур…

Город рокотал с утра — начался ледоход.

На прибрежные кварталы, уже согретые весной, на дома и скверы вдруг пахнуло холодным ветром, вздрогнули кое-где оконные стекла. Горожане высыпали на берег.

Все пространство великой реки, вплоть до поселка Пивань у лесистых холмов на горизонте, пришло в движение. Исторгло рокот. И вот уже нет привычной белой пустыни у подножья города. Льдины опрокидывались, лезли друг на друга, громоздились причудливо, и вся эта сияющая мешанина торжественно двигалась вниз, царапая берега.

Неверов выбрался из толпы и пошел искать музей…

Не верилось, что все эти снимки, по которым скользил его взгляд, сделаны здесь, и не в прошлом веке, а всего тридцать лет назад.

Вот черные, крытые прелой соломой шалаши на том месте, откуда он только что пришел. Та же река на снимке, те же холмы у горизонта. К шалашу на переднем плане прислонен телеграфный столб, из крыши торчит железная труба. Жили люди… И подпись под снимком непонятная: «Копай-город».

Ясно одно — стоял этот копай-город там, где гранитная набережная и проспект, так напоминающий какой-нибудь ленинградский. Прямой и чистый до горизонта, здания прижаты вплотную друг к другу. Сходство с городом на Неве сразу бросилось ему в глаза, он сказал об этом смотрительнице, и та ответила:

— А как же! Знаете почему, молодой человек? Комсомольск-то проектировали ленинградские архитекторы.

Вот что…

Мимо фотографии, на которой был запечатлен двухъярусный пароход у причала, он прошел равнодушно. Но потом вернулся.

— Нельзя трогать руками! — раздался у него за спиной предостерегающий голос старушки.