Юрий Шевченко - Эворон

— Не буду, не буду! Скажите только — кто здесь, на снимке?

Но Сережа уже и без нее знал!

Вот он стоит возле парохода, у дощатых сходней, по которым бегут на берег девушки в длиннополых пальто и светлых, набекрень, беретах. Отец. Та ж улыбка, что на фронтовой фотографии — нельзя не узнать! Сережа впервые увидел отца во весь рост, понял, что отец — приземистый, мускулистый. Но почему тельняшка и флотская фуражка? И какой молодой! Лет двадцать?

— Там же ясно написано, — недовольно бурчала старушка. — Читайте: «Десант легендарных хетагуровок».

— Как это понимать?

— Что именно?

— Ну, хетагуровок.

— Стыдно, молодой человек. Вы сколько лет живете в Комсомольске?

— Сегодня утром прилетел.

— И все равно. Надо знать. Хетагуровки — девушки-добровольцы. Приехали по призыву Вали Хетагуровой. Неужели не слыхали?

Сережа покачал головой и сказал:

— В тельняшке мой отец.

Старушка сменила гнев на милость.

— Неужели? Как же ваша фамилия?

Сережа назвал себя.

— Как будто знакомое имя. Надо же! Ах, жалко — нет сегодня нашего директора. Подождите, мы к нему домой позвоним. А хетагуровок все-таки следует знать. Тем более, что…

— Мне многое еще здесь следует узнать.

— Издалека?

— Воронеж. Скажите, где этот снимок сделан?

— Покажу, извольте.

Она откинула шелк на окне, открылся проспект, уходящий к Амуру, угол дворца с колоннадой, а у самой реки — ажурный кран.

— Видите — строят Дом молодежи? Сразу за стройплощадкой будет набережная. Там найдете камень с буквами.

— Какой? Вроде Шаман-камня?

— Причем здесь шаман? Шаман это человек, а я говорю про камень. Какой — сразу сами поймите. Сходите, а я пока разыщу для вас директора или кого-нибудь из наших научных сотрудников. Неверов, говорите?

Светло-серая глыба стояла у самой воды. На ней золотом были выбиты слова:

«Здесь 10 мая 1932 года высадились первые комсомольцы — строители города».

Ночью выпал последний снег.

Был он легкий, почти теплый. Ненадолго запеленал на прощанье тайгу, скрыл звериные следы и тропы, выбелил лысые сопки. А с первыми лучами потекли ручьи, обнажая корневища и рыжую палую хвою. Лед на Силинке истончился, уже видна и слышна стала под ним стремительная влага. За порогами, у Шаман-камня, разорвалась согретая на пригорке землица — потянулся к солнцу подснежник.

Гранитная скала над рекой словно прослезилась. Сверкнула бурыми зернистыми гранями. На седловину камня, к самым рисункам, выскочил полосатый бурундук. Навострил чуткие ушки.

Где-то вблизи затрещали сучья. Зверек юркнул по мху седловины к расщелине, из которой тянулась кривая береза, притаился.

К скале приближался из тайги небольшой отряд. Седая стройная женщина в куртке и резиновых сапогах, за ней — бородатый дюжий мужчина, груженный рюкзаком и ружьем, и однорукий старик-нанаец. Углы рюкзака распирали черенки геологических молотков.

Подойдя к реке, мужчина опустил свою ношу на прибрежный валун, прислонил к сосне ружье и, задрав голову, принялся пристально глядеть туда, где только что стоял на двух лапках бурундук.

— Вижу, вижу! — зычно закричал он. — Виктория Андреевна, в чистом виде пиктограммы! Не сойти мне с этого места!

— Где, Володя?

— Вот там, левее березки!

Нанаец тоже подошел к валуну и тихонько посмеивался, довольный эффектом, что произвели рисунки на ученых.

Мужчина, напевая, взялся распаковывать свой рюкзак, добыл из него и повесил на грудь фотоаппарат, расстелил на земле байковый лоскут. Выложил большой моток нейлоновой веревки, молотки, лопатки, совок, кисти. Женщина с проводником отправилась в обход скалы.

— Да это не камень, дядя Афоня, а камни! Гряда!

И в самом деле, гранитный кряж разорвал здесь почву несколькими острыми клыками. Одна из скал взметнулась высоко над рекой и лесом. Другие, поменьше, хаотично громоздились у ее подножья, образуя каменные шатры. Обломки покрылись слоями мха, поросли березняком, затянулись землей.

— Чувствуешь, на что похоже, Володя? — крикнула женщина.

— На крепость? — пробасил мужчина с берега.

— Угу. На старые-престарые руины… Иди-ка сюда! Вижу уступы. Будет легко забираться. Надо бы разгрести валежник…

Втроем они начали пинками отбрасывать вороха лежалых веток на стыках почвы и скалы. Под валежником оказались мягкие кочки, увенчанные султанчиками прошлогодней травы. Бельды присел на корточки возле них.

— Что там, дядя Афоня? — спросила женщина.

— Зачем кочка? — удивился нанаец. — Кочка на болоте.

Он захватил в горсть султан травы, и кочка легко подалась — она прикрывала пустоту. Отвалил камень. Из провала пахнуло холодом. Нанаец отшвырнул еще несколько сухих кочек, расчистил дыру.

Бородатый мужчина протянул коробок спичек.

Первым спустился в провал Афанасий Бельды. Сколько раз он ходил по халдоми, а про пещеру и не знал. Э, как нехорошо…

Вот тут, рядом с камнем, случалось ему ночевать в снегу, замерзать — потому что отсырел трут и нельзя было добыть огонь, спрятаться от непогоды. Э, как нехорошо…

Он осветил стены огоньком спички.

Пещера была узкой, шла под уклон, ограничена двумя смыкающимися плитами гранита. Пол насыпной, утоптанный. В нижнем углу, в тупике пещеры, увидел старый Афанасий ящик, обернутый в полиэтилен. А на вбитом в камень крюке висела маленькая, в резном серебряном окладе, иконка.

Воронежские верфи оставили заметный след в истории России.

Сооруженные еще Петром I в сухопутном краю, стали они родиной первого нашего отечественного флота. Именно здесь, под Воронежем, нашли царские гонцы невиданный материал для строительства судов — пирамидальный дуб, не встречавшийся дотоле нигде на земле.

Петр так удивлен был диковинной вестью, что лично осмотрел дубовую рощу, нарек увиденное «Золотым кустом государства Российского», а также «магазином корабельных строений», издал указ об охране леса. Назван он был Шиповым — от голландского слова «шип», что значит «корабль». И поднялись под степным Воронежем корабельные верфи.

Не многие знают, что была еще одна Воронежская верфь. Уже в нашем веке. Не столь заметная, как ее предки петровских времен. Но и ей выпала честь стоять у истоков дела государственного.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Поселок Воронеж — в нескольких верстах от Хабаровска. Сюда в конце апреля 1932 года прибыл первый эшелон с добровольцами на строительство нового города в тайге.