Юрий Шевченко - Эворон

Во Владивосток была послана депеша.

Геологического снаряжения у него здесь, разумеется, не оказалось. Отыскал у путейцев пару сносных молотков из закаленной стали, один с поперечно-острым концом, второй с пирамидальной кайлой. Упаковал и прибор де-Колонга, благо его не оставил на западе, захватил. Взял оружие.

В селе Пермском старик-нанаец с базара, немощный и хилый по внешнему виду, проворно скрылся, пока полковник отдыхал в доме отца Ксенофонтия. Осталось от него только одно слово — «халдоми».

К счастью, среди паствы служителя пермской церкви нашлись обращенные в православную веру нанайцы из ближнего стойбища Дзёмги. Их при крещении нарекли новыми именами — Прошкой, Катькой и Захаркой. Про халдоми они, надо думать, знали, ибо Захарка кивнул и объяснил на своем птичьем наречии отцу Ксенофонтию, что означенная халдоми — суть горная долина вверх по Силинге, поблизости от стойбища Эворон. Как ни понуждал отец Ксенофонтий своего православного Захарку проводить полковника в верховья — нанаец упрямился.

— Боится, чего — не ведомо. Лукавое племя, Иван Христофорович! Нечистое место, говорит…

— Нечистое? Слыхал я про такие… Вранье!

— Все одно не пойдет. Сбежит по пути, уж поверьте.

— Ладно, гони его, раз так. Из славян никто дорогу не укажет?

Но и среди русских обитателей села не нашлось охотников плыть неведомо куда и зачем. Ассигнации пермских мужиков не прельщали. В этой самой халдоми, слышно, есть местечко Ржавая падь, железо там прямо из земли прет, вся вода в округе гнилая, животы от нее пучит.

Севенард крепко выругался, выбрал новую оморочку, оттолкнул ногой ее хозяина и погреб по пенной Силинге сам-перст.

…Проспал он на мшистой земле до рассвета. Вчера шел по компасу де-Колонга на восток, оставив в Эвороне, в хурбе старухи Бельды, свою поклажу. Только самое необходимое взял. Так ему казалось. Когда опорожнил флягу, понял, что вода-то и была самым необходимым. Следовало возвращаться в стойбище, но не хотелось — начали попадаться заманчивые обнажения. Авось удастся утром набрести на ручей. В крайнем случае придется вернуться к Силинге.

Проснулся он от ровного, плотного шума деревьев. Кругом, в плывущем тумане, простирался густой лес.

Одежда его была влажной от росы. Иван Христофорович почувствовал озноб. И странно — при ознобе еще более сильную жажду, более томящую, чем вчера. Попробовал слизывать росу с листьев. Но только губы смочил и язык наколол.

Тайга здесь стояла невеселая. Густые заросли смыкались стенами вокруг него. Сквозь них продираться приходилось, протискивать тело — вот и второй недосмотр, не захватил топорик. Хрустела, шелестела под шагом высокая, сухая, как будто бы древесная трава.

Плитку французского горьковатого шоколада он почал еще вчера. Сейчас снова отломил кусок. Но маленький, решив держаться в тайге покуда хватит сил и внимания. Он шел к своему богатству.

Снова на восток, на восток. Солнца не видно, но оно чувствуется над головой, стало намного светлее и он нашел первую воду — под корнями подгнившего дерева. Оглядел маленький водоем, коровье копытце. Опустил в лужицу руку — холодно. Вода пахла травой и тиной. Жадно напился. Сломал по соседству верхушку тонкой осинки — пометил место.

Справа обозначилась в тумане крутая сопка, усыпанная лежащими палыми стволами деревьев. Лес стал реже, как перед опушкой, и суше. На сопку Севенард не полез, определив на глаз, что устанет, да и незачем. Лучше обогнуть ее слева, обойти. Присел перед сопкой отдышаться. С любопытством огляделся вокруг.

Сосны, ели и кедры поднялись здесь во всю свою вековую мощь. Островками светились золотистые пихты. Тайга как будто трехъярусная: в вышине качалась хвоя, ниже — заросли лиственного леса, еще ниже стлался кустарник. Появились странноватые, голые березы. Иван Христофорович удивился — почему осыпались березы: осени-то настоящей с заморозками еще не было? Подошел к одной, тронул рукой и она повалилась. Екнуло сердце. Пригляделся — гнилая совсем внутри береза, сгнившая, одна труха и кора!

Между сопкой и опушкой лежало кочковатое болото, марь по-здешнему.

Полковник попробовал пересечь марь по кочкам и провалился — как позже Очеретяный, ноги в кожаных сапогах сразу стали неповоротливыми и тяжелыми, как гири. Неудержимо потянуло вглубь.

Он не закричал. Кого звать? Принялся цепляться за кочки, но они были коварны, окунались при соприкосновении, как поплавки. Тогда сообразил — накинул ружье на две ближние кочки, подтянулся плашмя, лег на них животом, набросил ружье на две следующие. Выпутался…

В этом районе вечная мерзлота! Вот она и подтаяла от летнего зноя, замаскировалась поверху слоем почвы, поросшей травой.

Надо было сушиться, а главное — спасать спички. Над марью гулял легкий ветерок, разгонял комаров. Разделся, развесил китель, штаны и исподнее на ветках. Проглянуло наконец чистое солнце.

Дольше всего сохли сапоги, но, испарив влагу, стали вдруг тесными и корявыми. Еле натянул, морщась. Спички слиплись. Шоколад тоже пропал. Но он уже не думал о еде, о возвращении — вперед!

Двигаться вокруг сопки было трудно, и здесь вповалку лежали деревья. Приходилось карабкаться через них. Деревья рухнули вместе с корнями, выворотив почву. Коряги корней торчали скрюченными пальцами. Никогда не видел Севенард такого недоброго леса, да и лес ли это? Совсем некстати начал дурить компас де-Колонга.

Обнаружил это Иван Христофорович в предвечернее время, когда, прошагал уже порядочно верст на восток. И заметил впереди по курсу еще одну сопку. И перед ней — марь. И перед марью — сломанную осинку.

Он обошел свою сопку вокруг! Вот в чем дело! Но ведь компас ясно указывал дорогу на восток…

Значит, здесь, именно здесь магнитный железняк. Или, на худой случай, кварцит. Под марью?

Он нашел у болота ягоды — морошку. Подкрепился. Наломал хвойных веток, устроил себе постель. Спать почти не мог, не спалось, глядел на далекую Полярную звезду — она стояла высоко, железно-холодная, одинокая. Ноги, зябшие в тесных сапогах, обернул сухой травой. Но все равно было свежо. Забылся только на рассвете. Утром пал иней.

Ежась и разминаясь, он побрел по краю мари к сопке, усыпанной палыми деревьями. Стволы лежали, громоздились по всему склону. Темнели провалы, похожие на воронки. Он снова удивился этому: сосны и кедры вываливались вместе с почвой и корневой системой. Почему? Он спрыгнул в одну из неглубоких воронок-ям, ковырнул днище молотком. Под тонким слоем земли глухо звякнул камень. Вот в чем дело! Деревья росли на скалистом ложе и подмытые, должно быть, дождями, рухнули — им не за что было как следует зацепиться.

Отбил кусок камня на дне.