Арсений Ларионов - Лидина гарь

— Вот и полегчало, своя-то вода и силы полнит, — сказал он, удовлетворенно откинувшись от ведра. — Пора обо всем подумать всерьез. Решать надо.

Ложиться в постель ему не хотелось, и он стал ходить по комнате. Потом опять перечитал письмо о смерти Шенберева, о его любви к Лиде. Перечитал и словно больно уколол себя, так заживо оно задело. Встал. И опять ходил по комнате из угла в угол, возвращаясь к одним и тем же мыслям — о Лиде, о Шенбереве, о Наденьке, о Лышегорье, о жизни своей будущей.

Но так ничего не придумав, собрался лечь в постель, почувствовав слабость. А перед тем как лечь, выглянул в окно. Он еще с детства любил смотреть в ночное небо, сплошь усеянное крупными яркими светлячками. И сразу вспомнились ему июльские сенокосы на Нобе, сновидения на душистых стогах, куда частенько забирался он теплыми ночами, чтоб быть поближе к звездам…

Он давно заметил, что мигающая жизнь далеких миров чувственно близка ему. Какое бы беспокойство ни охватывало его днем, стоило ему вечером остаться наедине со звездами, как приходило успокоение. И всякий раз, устремляясь глазами туда, в бездну неба, он отыскивал свое созвездие.

Еще когда он был мальчиком, Елена Петровна рассказывала, что в роду их велось от поколения к поколению загадывать исполнение желаний по верхней звезде Ориона. И мать его, Ульяна Петровна, вконец измаявшись от ревности и побоев мужа, загадала по Ориону — долго ли она еще будет жить да маяться.

И вечером стала ждать появления верхней звезды. Но небо в ту ночь совсем не вызвездилось, было темное и тяжелое, как вода в глубоком колодце. А следующий вечер был лунный и ясный, звезды мерцали мягко, вселяя покой и надежду, но лишь верхняя звезда Ориона словно запоздала к лунному часу и не появилась ночью.

Утром Ульяна Петровна, сокрушаясь, что уж не жить ей на белом свете, рассказала об этом сестре своей. А через два дня ее действительно не стало. Когда Селивёрст подрос, тетушка Елена Петровна поведала ему печальную историю смерти матери и наказала верить в волю верхней звезды Ориона.

Выглянув в окно, Селивёрст прежде всего посмотрел в сторону Ориона, но звездный час еще не пришел, небо было красновато-светлым.

— Ну и подождем, подождем, что нам скажет верхняя звезда Ориона, — неожиданное желание погадать позабавило его. — А чего бы и нет? Поглядим, какой совет даст родовая звезда…

И опять улыбнулся своей забаве, однако твердо решил ждать, когда взойдет звездное небо. А пока привалился на кровать, ему и отсюда было видно через окно то место, где должен был появиться Орион, да и незаметно для себя безмятежно уснул. И сон был странный, полный событий и происшествий совершенно невероятных, ранее с ним не случавшихся.

Будто бы сразу после гражданской войны он один, без Егорушки (про себя даже удивился этому), приехал в Лышегорье. И у дома, в котором жили они с тетушкой Еленой Петровной, его встречает молодая женщина, совсем ему незнакомая, и приветливо улыбается, вытянув вперед руки и ожидая, когда он ее обнимет. А он понять никак не может, кто бы это мог быть, и от неловкости даже шаг замедлил, надеясь хоть в последнюю минуту вспомнить и опознать.

— Ты что, сынок, мамушку не признал? — кричит ему с крыльца Елена Петровна. — Да это же она, мамушка твоя, голубушка наша, Ульяна Петровна. Что же ты не узнал-то ее, господи-беда.

«Почему же она такая молодая? — подумал Селивёрст. — Ведь, пожалуй, одних лет со мной будет. Вот странно. Но раз тетушка говорит, что мать, так, наверное, и есть».

Он припал к плечу Ульяны Петровны, желая выразить чувства свои, как положено сыну.

— Ну вот и встретились, привел господь и нас к счастливому часу. Пойдем в избу, сынок, пойдем, вот и хорошо, что жив-здоров, теперь все вместе и заживем ладно да складно, — приговаривала Ульяна Петровна, мягко поглаживая его ладонью по спине.

А ему все это было чудно́ слышать, он дивился всему происходящему с ним.

В избе он не сразу заметил, что в комнате еще кто-то есть. А когда огляделся, то удивился еще больше. Справа, возле стенки, сидели Наденька и Лида на лавке. Обе ему кивнули тепло и приветливо и опять разговором занялись. Он попытался вслушаться в их речь. «О чем же они могут говорить?! И откуда они друг друга знают? Вот диво! Может, Наденька раньше меня сюда приехала и успела со всеми познакомиться? Но как они ладно сидят, как близкие подруги, что же это на свете делается? Может, сон все это, привидение? Какой же сон, если они со мной разговаривают?»

И Ульяна Петровна опять позвала его. «Нет, не ошибся я. Все живые». Предложила умыться ему с дороги.

Пока он вытирался, прихорашивался, Ульяна Петровна о чем-то с Лидой и Наденькой разговаривала. И так хорошо им всем было, и так ласково они друг другу улыбались, и все такие красивые, молодые.

Но особенно хороша и красива была Лида. Волосы белые в косу уложены, на голове красный платок, глаза синевой полны, и родинка на подбородке, в которую Селивёрст больше всего любил целовать ее. А под стать Лиде, и даже ничуть ей не уступала в красоте и молодости мамушка его, Ульяна Петровна. Он находил, что у него в лице есть сходство с ней, особенно когда она мягко и сосредоточенно глядела, слушая кого-то… А душевная, светлая улыбка Наденьки столь охорашивала ее лицо, что казалось, милей и добрей нет человека во всем белом свете.

И хорошо было Селивёрсту сидеть с ними за одним столом, вести тихий, неспешный разговор, наслаждаться покоем душевным и любоваться каждой из них, испытывая величайшую радость, что женщины эти связаны с ним родством и любовью.

— Селивёрстушка, вот и Дмитрий Иванович, — необычно громко и торжественно сказала Елена Петровна, пропуская вперед гостя. — Писали мы тебе о нем. В прежние времена он в ссылке у нас был…

Селивёрст глянул на него с интересом. Впечатление производили непомерная худоба Шенберева и небывалый рост. А лицом он был совершенно неприметный, неяркий, и волосы, и брови, и ресницы, и усы серо-русоватого цвета, когда седина уже стойко забивает все остальные оттенки. Но улыбка была приятная, глубокая и отражалась теплом в глазах. «Должно быть, человек добрый, сердечный», — подумал Селивёрст.

И легко шагнул навстречу Шенбереву. Они крепко пожали друг другу руки.

Снова все сели к столу, и разговор перешел к земельным наделам, которыми, как оказалось, занимался теперь уже командированный Шенберев.

— Откуда столько земли возьмется, чтобы у каждой семьи своя большая пашня была? — усомнился Селивёрст.

— Вырубки леса будем вести, расчищать, туда, за Кокуй пойдем, за Васькин Лоб. Земли хватит всем, но поработать придется, — ответил тихо Шенберев. — Если этого не сделать, то всем можно нарезать лишь лоскутки. С лоскутков новое, революционное дело не начинается. Революции простор нужен.