Галина Демыкина - Просторный человек

Это было после третьей или четвертой их прогулки. И слова были очень уж прямые. Ах, да какая разница?!

Ася тогда не ответила, только глянула снизу вверх счастливо. И благодарно прижалась к его руке. И сама себе удивилась. Смелости своей.

Они в тот вечер ходили, ходили, будто летали по незнакомым горбатым улочкам, и странный свет узнавания брезжил в памяти.

— Как во сне, — сказала Ася.

— Да, — ответил он. — Мне тоже часто снятся города, улицы, дома, в которых никогда не бывал.

— У меня, Вадим, только две такие улицы. И одна похожа на эту. Вот там — свет в окне, в островерхой пристроечке… Как мое окно.

— Теперешнее твое? — спросил Вадим. Он не заметил, а она сразу приняла в себя это легкое «ты».

— Нет, тамошнее, из сна. А вообще-то мне другое снится. Я расскажу когда-нибудь, если… — Она чуть замялась.

— Что за «если»? Ты ведь знаешь — мне все интересно о тебе. Все!

Тогда она и потянулась к нему, и он поцеловал макушку, потом лоб, глаза.

Если бы Ася не назвала своего адреса и Вадим не довел ее до подъезда, она заблудилась бы в прекрасном, незнакомом городе, выросшем вокруг нее за один вечер. Он был добр и таинствен, этот город, он был первым в ее жизни. От его фонарей, домов и парков кружилась голова. Его нельзя было пройти насквозь, нельзя узнать до конца, привыкнуть, стать к нему равнодушной. От него нельзя оторваться! Им не утолиться, не пресытиться никогда!

— Спокойной ночи, Ася. До завтра!

— Да. До завтра.

— Ася!

— М? Прости, побегу. Я буду очень ждать тебя.

В дом он вошел тихо. Мама спала. Так и уснула в кресле-каталке, не дождавшись его.

На секунду шевельнулись жалость и раскаяние: ждала — не дождалась. Но сквозь них тотчас — радость не быть окликнутым, посидеть в тишине.

Вадим разложил записи давних исследований, на которых в ту пору не задержались. Кое-что в них теперь притягивало внимание. Лаборатория тогда ставила опыты межвидовой гибридизации. Если бы в юности ему сказали, что он станет с интересом, нет, что там — со страстью! — разымать живую природу, которой так поклонялся всегда; что его увлечет такое странное занятие, как выращивание человеческих клеток злокачественной опухоли в питательной среде и потом слияние такой клетки с клеткой мыши… Да он бы не поверил. А вот так случилось, что в поле его пристальнейшего внимания долгое время находилась крупная гибридная клетка «человек — мышь», и он с волнением наблюдал, как она делится, а делясь, теряет часть хромосом. В этом мышином гибриде почему-то терялись или, как говорят ученые, элиминировались главным образом человеческие хромосомы, а в сочетании «человек — крыса» — крысиные. Почему? Это задача со многими неизвестными. Их интересовала тогда одна из гипотез, расширявшая значение явлений. В основе ее лежало наблюдение, что когда у гибрида (ну, «человек — мышь», скажем, или «человек — сибирский хомячок») утрачивается о д н а человеческая хромосома, д р у г и е утрачиваются не случайным образом. Это происходит так, будто существует взаимодействие между генами, находящимися в р а з н ы х хромосомах, и при таком взаимодействии все дефекты должны быть сбалансированы: утрата одной человеческой хромосомы влечет за собой ряд других потерь.

Такое создавалось впечатление. Так они в лаборатории полагали тогда. Но не углубились.

Вадим прочитывал свои записи: наблюдения, выводы; снова и снова погружался в мир малых тайн, на которых держалась огромная гармония мира. И этот прекрасно заведенный механизм с крохотными колесиками, винтиками, тончайшей смазкой действовал независимо от людей, как бы сложно они ни называли составные части: аденозиндезаминаза или нуклеотидфосфорилаза.

И понимал, что раз уж человек взломал эти заповедные двери, он вырвет, силой вырвет у природы ее тайну. Но за одной тайной всегда останется другая. А за ней — еще. И это прекрасно, потому что человек слишком примитивен, слишком груб душевно, чтобы дать ему в руки все тончайшие нити. Он не готов. Мы не готовы к этому.

Думал так. А дрожь искателя, исследователя, почти охотничий азарт вел от записи к записи (опыты, опыты, подтверждения мысли), от вывода к выводу. И отпустило лишь в серый предутренний час, когда возвращаются домой коты и воры.

Размял плечи, неслышно засмеялся от своей радости, что нашлось наконец (кажется, может быть, нашлось!) обычно ускользавшее; что так поработал и никто не помешал; что все равно бодр, будто отлично выспался: и еще — что Ася.

Ася! Доброе утро. Мы сегодня увидимся. У меня работа имени тебя — от тебя такая ясность и подъем. Будто отодвинулся барьер, за которым скрывалась очевидная мысль. Я, кажется, нашел то, что не давалось столько времени. Ну, может, не нашел еще. Но теперь близко.

Как здорово, что не поленился, не побоялся вернуться к старой работе: у него еще тогда было ощущение, что там оставлено важное, что золотые запасы не выбраны.

Ася проснулась затемно. Полежала в тишине, мысленно прошла через вчерашний город, названный именем человека, осветившего его. («Сантиментальное путешествие», — хмыкнула бы Анна Сергеевна. И позавидовала бы.) Потом, крадучись, чтоб не встречать никого из домашних, встала и убежала на работу. Дело всегда найдется. Помогу ночной сестре. Посмотрю больных. Зайду к Олегу. Да, да, надо сразу к нему: он что-то хмурый стал. Совсем забросила его.

Вадим, ты не сердишься, что Олег так смотрит на нас? На меня?.. Может, ему немного больно, но так лучше, чем пустота. Ему ведь совсем пусто было. Только злоба. А эта боль — живая, верно? Да и не такая серьезная. Ох, зачем я все это, ты и так понимаешь. Просто чудо, как ты все понимаешь.

Ася, это странно, странно! Я не помню, как увидел тебя впервые. Не знаю, что говорили друг другу. Не было того узнавания, когда узнать — как открыть, удивиться. Было узнать — будто снова, еще раз встретить!

Я не боюсь с тобой, Вадим. У меня при тебе нет неловкости за свои причуды («ты причудаиха!»). Ну да, мне не так интересно о людях! Не то чтобы о людях — об их деловой жизни, что ли… О муравьях — помнишь, ты рассказывал, как они друг друга врачуют? — много интересней. Ты, когда говорил, заметил это и положил мне руку на плечо, ободряя. Еще ты сказал, когда мы впервые пришли в лес:

— Аська, ты так симпатично принюхиваешься. Ч т о ты чуешь?

Я не смогла объяснить. Но ведь это тоже моя странность: я слышу отдельно, как пахнет каждый лист — осиновый так, дубовый иначе; травинки, грибы-поганки, светлый гриб на стволе березы и такой же, но уже темный — разно пахнут. Мне не надо подносить к лицу — я по ветру беру. Ведь не подносим же мы к уху гомонящих птиц — узнаем их голоса, и это никого не удивляет. А обоняние почему-то… Как я благодарна, что не кажусь тебе странной!