Галина Демыкина - Просторный человек

— Вот почитайте. — И улыбнулся мягко. — Только не выкидывайте, ладно?

— Конечно. Спасибо. Я пойду.

— Нет, что вы! Сейчас будем пить чай. Кроме того, мама умирает от любопытства.

Анна Сергеевна тоже была не прочь увидеть мать Вадима.

Они вышли в коридор, остановились возле двери напротив, и он осторожно постучал ладонью: шлеп-шлеп.

— Да! — раздалось нетерпеливое.

Вадим распахнул дверь.

Она сидела в кресле-каталке у стола. Красивое моложавое лицо потянулось навстречу гостье, засветилось. Оно источало тепло. Нет, дело не в том. Что-то другое. Хозяйка без слов и не отводя взгляда от лица вошедшей пожала ей руку обеими своими мягкими, не знающими работы руками. Все еще не отводя глаз, пододвинула заранее налитую чашку чая и вазу с домашними бисквитами из белка. И только тогда сказала:

— Примерно так я и представляла вашу руку.

— Что?

— Я так и думала, что у вас должны быть крупные и легкие руки.

— Руки?

Анну Сергеевну поразила догадка: руки… и этот неподвижный взгляд… кресло-каталка…

— Садитесь, — сказал Вадим Клавдиевич с чуть заметной досадой. И сам опустился в кресло.

— Знаешь, Вадим, сегодня много лучше, — улыбнулась Варвара Федоровна почти заговорщицки. — Доступен облик. Общий абрис.

Голова ее отклонилась: хозяйка явно изучала гостью. И снова Анна Сергеевна кожей почувствовала все свое несовершенство.

— Вы не очень счастливы? — вдруг спросила ее Варвара Федоровна.

— Не очень, — с легким вызовом ответила женщина. — А что, заметно?

— Нет, нет, не беспокойтесь, я ведь… — Но она не договорила. — Я просто иногда слышу настрой другого человека. Ведь вам это н е неприятно?

— Ну, как вам сказать? — принужденно улыбнулась Анна Сергеевна.

«Н е» неприятно…» Она — вот как странно! — она сама неприятна мне. Да не может такого быть! Ведь — мать Вадима.

— Я знаю, знаю, что не очень-то нравлюсь вам. Но что делать, голубушка. Раз уж вы оказались у нас…

— Я пришла по делу. И, кроме того…

— Нет, нет, не перебивайте.

Вот и голос стал резким.

— Простите.

— Не настолько, чтоб извиняться. Вадим, где книжка, которую вернул Валентин?

Вадим неохотно поднялся, дал ей с подоконника самодельно переплетенную книжку.

— Нет, дорогой, не мне.

Анна Сергеевна отвела картонную обложку:

— Третий глаз? Такое бывает?

— Да. Посредством медитации.

— У вас получается?

— Что именно? — Голос Варвары Федоровны прозвучал суховато.

— Я говорю о медитации. — Анна Сергеевна плохо ощущала себя в обществе этой женщины, какое-то происходило низведение: вот только что Вадим поставил ее на пьедестал, а его мамаша не очень бережно взяла за руку и ведет, ведет вниз по ступенечкам — упирайся не упирайся!

— Это не каждый может, — после паузы проговорила Варвара Федоровна. — Тут нужна известная подготовка и… ну, разумеется, известное состояние духа.

— Я бы хотела почитать.

— Вы никогда не сталкивались с этими проблемами?

— Нет.

— Тогда вам будет трудно.

Вот и еще одна ступенечка вниз. Да ей, неумехе, все трудно: трудно было хорошо работать в своей конторе, теперь еще тяжелее — в газете, Вадим уже мог это оценить, а уж в области духа, «состояния духа», — и совсем беспомощна.

Тот, кому был посвящен разговор, понял:

— Я покину вас ненадолго. Мне надо позвонить.

Анна Сергеевна держала в руках раскрытую книгу, совершенно не представляя, о чем говорить. Тем более, что на нее тяжко навалилась усталость, будто эта женщина незримо вытянула жизненную энергию. И вот теперь оживилась. И тон сменился:

— Конечно. Почитайте. Тот прелестный мальчик, о котором я говорила, Валентин, к сожалению, слишком нервозен, его что-то не устроило тут. А Вадим — он не верит как ученый. Но ведь вы — не ученый?

— Нет. Я журналистка.

— О, это трудное, трудное дело. Хотите, я дам вам кое-какие материалы об организации медицинского дела век назад. У меня остались записи деда: он положил много сил…

Вошел Вадим, поглядел на женщин, по-петушиному склонив голову.

— Я говорю о твоем прадедушке, Вадим. Хочу предложить… простите, я забыла ваше имя-отчество…

— Мама, Анне Сергеевне пока это ни к чему. Она занимается совсем другими проблемами.

— Да, да! Но если понадобится…

За столом в кресле-каталке сидела другая женщина: доброжелательная, легкая. Анна Сергеевна совсем расположилась к ней. Даже вырвался вопрос:

— А вы тоже медик?

— Нет, моя дорогая. Я скорее дух дома. Так ли я говорю, Вадим? Я положила свою жизнь на то, чтоб моим мужчинам дать возможность работать во всю силу их страсти. Муж у меня тоже был очень увлекающимся человеком, надо было следить, чтобы он вовремя поел, лег спать, не читал перед сном…

— Мама много болела, — досказал Вадим.

— Ну, об этом уж и речи нет. Если бы я была здорова, я бы и теперь занималась любимым делом: я мастер по камням.

— По камням? Минералогия?

— Нет, ценные и полуценные камни. У меня даже станок для обработки есть.

Теперь Анна Сергеевна чуть поднялась (на ступенечку, не больше), а женщина эта немного сошла вниз. Но радости такое перемещение не принесло. А Варвара Федоровна уже пустила в ход обаяние.

— Появись вы пораньше на годок-другой, я бы вам смастерила колечко.

— Спасибо, я не ношу.

— Ну и напрасно. У вас красивые руки. Сегодня как раз я неплохо вижу.

— Почему — «сегодня»?

Варвара Федоровна мягко отвела чужое участие:

— О, это целая история. Когда-нибудь расскажу.

— Ну что ж, мне пора попрощаться, — встала Анна Сергеевна.

— Приходите. Мы с Вадимом будем рады.

И опять что-то капризное и своевольное мелькнуло в повороте головы, в небрежно, ладонью вниз, как для поцелуя, поданной руке.

— Зайдемте ко мне, Жанна, — позвал Вадим. Он, похоже, и сам не знал, зачем. Может, хотел как-то снять неловкость.

— Что у мамы? — спросила женщина теперь уже с полнейшей искренностью.

— Я же говорил, отец не лечил ее.

— А что за увлечение йогой? Ведь «третий глаз» — это знак мистиков, верно?

— Видите ли, сейчас у нее ощущение, что она слепнет. К врачу она не обращается, не верит. И вот нашла выход. Но и этим занимается так же, как камнями, а прежде переплетным делом, шитьем, да мало ли… Книжка кочует от одного к другому, а там ведь — читали же — «Метод и практика».

— Вадим, у нее страшная штука. Это безволие.

— Не знаю. Теперь уже не поправить. Простите, я еще раз позвоню. Никак не застану там, в институте.

Он вышел. Женщина начала читать врученную ей книжку, но что-то мешало вдуматься. И это «что-то» была жалость. Жалость к Вадиму. В системе эмоций, которые она предусмотрела, идя сюда, это была новая краска. И очень действенная для нее. С этого чаще всего и начиналось: не восхищение мужественностью, не преклонение перед силой, а — жалость. Помочь, облегчить…