Габиден Мустафин - Избранное. Романы

— Хорошо, — согласилась девушка.

Жанабыл помог ей надеть пальто, и они вышли.

— Он будет ждать тебя вон на той площади, — торопливо говорил Жанабыл. — Пусть ваши сердца будут так же открыты, как эта площадь… Не пойму, почему это вы по виду холодны, как лед, когда внутри у вас горит пламя?.. Э-эх, беспомощные вы, не умеете положить в рот пищу, которая поставлена перед вами. Иди, не заставляй себя ждать!

Ардак слабо улыбнулась ему в ответ, пошла медленным шагом. Трудная предстояла встреча. Что тяжелее: резко говорить с отцом или раскрыть душу перед Мейрамом? С чего начать? Пожаловаться, что отец дурной? Пожалуй, этим выкажешь свою собственную слабость. Признаться в своей любви? Но какая же девушка первая скажет об этом?

Вечер выдался тихий, морозный. Ардак, придавленная тяжестью мыслей, медленно шла по широкой площади, покрытой белым снегом.

Мейрам увидел ее издали. Он ждал разговора о любви, только о любви. Выйдя из дому, он подготовил себя: как держаться, что говорить. Но все это забылось, как только он увидел Ардак, и Мейрам сказал первое, что пришло ему на ум.

— Я так рад, Ардак, видеть вас! — начал он, когда подошел к девушке и взял ее руку в свою. — На собрании я не успел поздравить вас с премией. Почему так быстро ушли?

— Да, я скоро ушла. И не успела поблагодарить товарищей. Лицо пылает, когда все смотрят на тебя. Мне все кажется, что меня осуждают, что я — дочь бая, Но я разве в этом виновата? Ответьте мне, Мейрам…

— Нет, вы ни в чем не виноваты, Ардак. Живите спокойно. Честно трудитесь, и вас станут уважать…

— Я еще вот что хотела сказать… Тот кудрявый Махмет, которого вы видели, тоже почему-то свел знакомство с отцом.

— Тот Махмет, кажется, не избегал и вас, — не удержался Мейрам.

— Зато я избегаю его! По-моему, нечестный он человек! Могу поручиться: за калым готов отдать всю свою кооперацию. Не знаю, в чем тут дело, но отец намекнул мне, что этот парень ему по душе… А ваше сердце так и останется для меня закрытым? — Ардак впервые за весь разговор рассмеялась; в темноте ее смех показался особенно звонким.

— Неужели меня можно назвать замкнутым?

— И не только замкнутым, а даже холодным. А может быть, робким? Не знаю?

— Выходит, Жанабыл прав, наблюдательный он парень, — проговорил Мейрам и тоже рассмеялся. Он привлек Ардак к себе.

Но девушка отстранилась.

— Не смешивайте смелость с несдержанностью. Будьте терпеливы. Вы сказали — мало знаете меня. Ну, и я вас — не больше.

— Да есть ли предел узнавания друг друга?

— И есть и нет.

— Чего же тогда держаться?

— Держитесь того, что нравится… Я встречала людей, которые загораются быстро, но так же скоро гаснут. А я ищу чувство, которое не гаснет до самой смерти. Если вы сейчас скажете мне что не погаснете, — не поверю. Только тогда поверю, когда своими глазами увижу, что вы верны чувству. А это требует времени, терпения.

— Терпение легко превратить в муку!

— Этого не случится, если вы не спутаете любовь с простым увлечением.

Это был первый случай, когда они свободно разговаривали. И Мейрам говорил уже без утайки:

— Сегодняшнюю ночь я никогда не забуду. Это одна из счастливых ночей моей жизни! Раньше я замечал только красоту вашу, теперь увидел и полюбил ваше сердце. Если хотите, испытайте меня. А я больше не могу ни испытывать, ни ждать! — он быстро наклонился и поцеловал Ардак.

Девушка шла, опустив глаза, — она не успела ни отшатнуться, ни принять этот поцелуй. Она не испугалась и не рассердилась — трепет прошел по всему ее телу.

Вдруг у нее вырвалось:

— Нет, нельзя так, не надо!

Так же неожиданно она выскользнула из объятий Мейрама и побежала домой, чтобы не выдать свои слезы — в них и радость была и тревога.

С нарастающей силой дул буран, окутывая снежной пылью возвышенность, на которой раскинулась Караганда. Снегом завалило двери и окна земляных бараков, шурфы и каменные карьеры. Между шахтами нарушилась связь, порвались телефонные провода.

Буран разыгрался в полночь и к утру достиг высшей силы — свистел, завывал, валил прохожих с ног. Шахты часто подавали гудки, чтобы помочь заблудившимся найти дорогу. Звук не разливался, как всегда, по окрестностям, его сносило ветром в одну сторону. В городе, куда ни глянь, выросли снежные холмы. Свирепая метель держала в своих удушающих объятиях новый, только что возникший город.

Замело снегом и землянку, в которой жил Жанабыл вместе с Майпой и ее родителями. Маленькие окна землянки засыпало: нельзя было понять, рассвело или нет.

Жумабай, как всегда, проснулся раньше других, пошел было наружу, но сейчас же вернулся.

— Жена, вставай, зажги лампу, на дворе сильный буран. Двери завалены снегом.

— Рассвело?

— Кажется, светает. Слышишь, мычит наша черная корова?

Жанабыл, еще лежавший в постели, рассмеялся.

— Что, или сообщает о наступлении утра?

— Просит корма. Рогатый скот ночью никогда корма не просит.

Зажгли лампу. Жумабай принялся крутить и мять свои овчинные штаны.

— Вы, отец, каждый день мнете эти штаны. В чем они провинились перед вами? — не унимался Жанабыл.

— Кожаные вещи любят, чтобы их мяли, сынок.

— Штаны, наверно, уже по горло сыты такой любовью. Выбросьте их, я куплю вам новые, ватные.

— Ни за что не брошу: «Шкура овцы лучше всякого шелка», — гласит поговорка.

Жумабай заправил полы пиджака в штаны и вышел в коридор землянки, одновременно служивший и коровником. Черная корова стояла, жуя. Рот ее кривился то в одну, то в другую сторону. Жумабай испугался, решив, что чернушка чем-то подавилась. Быстро поставил лампу на землю, подбежал к корове, засунул руку ей в рот, извлек кусочек кости. Рассматривая его, Жумабай покачивал головой и говорил сам с собою:

— Воля божья, зачем она жует эту кость? — потом снова отдал кость корове. — На, пожуй, скотинка моя, пожуй. Видно, зачем-то это тебе нужно. Сейчас подброшу сена.

В углублении, вырытом в углу коридора, хранился небольшой запас сена. Опасаясь любителей чужого добра, Жумабай хранил сено, как в сундуке. Достав из хранилища небольшую охапку, он положил ее перед коровой, пошел было в землянку, но оглянулся. Заметив на земле несколько стеблей и листочков, он не поленился подобрать их. Опять подошел к корове и, поглаживая, щупая вымя, возобновил прерванную беседу:

— Не жестко было лежать? Когда же ты дашь молоко, мое животное?

Жанабылу всегда доставляло удовольствие наблюдать за поведением тестя. Вот и сейчас: осторожно открыв дверь, он исподтишка подслушивал его бормотание. А Жумабай, меняя подстилку под коровой, не унимался:

— И навоз у тебя чистое золото…

Тут Жанабыл не выдержал:

— А зачем он вам? Неужели собираетесь топить кизяком? Ведь кругом уголь!