Габиден Мустафин - Избранное. Романы

— Теперь останови. Ну-ка, смерь.

— Чуть побольше двенадцати с половиной миллиметров.

— Лишнее сними напильником.

— Каким напильником?

— Мелким, крупный испортит. Локти приподыми, а то, если осталась зазубрина, руки обрежешь.

Занятые своим делом, они и не заметили вошедших. Мейрам смотрел и радовался. Подготовка кадров все еще оставалась в Караганде труднейшей задачей. Казахи, дружно стекавшиеся на шахты из аулов, еще не привыкли к производству. Обучение этих людей, подготовка из них квалифицированных рабочих — дело хлопотливое, требующее много терпения и такта. И все-таки дело двигалось вперед. Врожденная любознательность аульных жителей, стремление приобрести специальность преодолевали все. Осваивая производство, люди росли культурно и политически. Вот этот юноша, стоящий у токарного станка, Балжан, управляющая сложным механизмом подъемной машины, шахтеры, подрубающие пласты угля в шахтах, — все они уже стали в ряды строителей социализма. А в фабрично-заводских школах и на производстве возле квалифицированных рабочих обучались еще сотни молодых казахов.

Шахта произвела на Мейрама хорошее впечатление. Видно было, что у нее заботливый, знающий свое дело хозяин. Мейрам записал свои наблюдения для доклада Щербакову. Напоследок он остановился у динамо-машины. Сказал Овчаренко:

— По всему видно, силу пара ты взнуздал. А как используешь эту машину? Не за нею ли наше будущее?

— По части электричества я слаб, — признался Овчаренко.

— С помощью одного только пара социализм не построить, — продолжал Мейрам. — Вспомни-ка слова Ленина об электрификации.

— Не забыл я эти слова. Но я не специалист по электричеству, — повторил Овчаренко.

— Как же ты предполагаешь управлять своим будущим электрическим хозяйством? А ведь тебе не только самому предстоит обучиться этому делу, но и других учить. Кто же должен подавать пример?

— Выходит, я и должен, — признался Овчаренко. — Кому другому, а мне от жизни отставать не положено. Эх, — вздохнул он, — всю жизнь учусь, и конца этому учению не видно.

— И не увидим конца, — вставил молчавший до сих пор Аширбек. — Там, где конец учению, там и человеку конец.

Вместе с Аширбеком Мейрам вышел из мастерской. Ветер все еще не утихал, гуляла поземка. Всюду навалены сугробы. Поезд, которого ждали вчера, прибыл только сейчас. Группа рабочих грузила уголь.

Навалка угля лопатами в длинный состав — дело тяжелое и затяжное. Но рук было много, и погрузка спорилась.

— При помощи электричества рабочие выполняют ту же работу гораздо быстрее, — отрывисто сказал Аширбек; видно, ему глубоко запала в голову мысль об электрификации шахтных работ.

Мейрам согласился:

— Конечно. Надо заблаговременно заинтересовать людей электричеством. Организуйте вечерние курсы, все к вам придут.

Они сели на коней. Ехали по открытому снежному полю. Кони шли не быстро: снег, подмерзший лишь сверху, проваливался под копытами.

На их пути лежали железнодорожные станции — Новая Караганда и Сортировочная. Административно эти станции не входили в систему треста, но партийной работой руководил горком. Мейрам решил навестить железнодорожников.

По склону, начинающемуся от Новой Караганды, протянулось полотно железной дороги. Оно пересекло юго-западную часть угольной Караганды и тянулось дальше, через плоскогорья и пустыни, к неисчерпаемым богатствам Балхаша и Джезказгана. Длина всей линии — от Петропавловска до Балхаша — составляла полторы тысячи километров.

Мейрам попытался представить себе это огромное расстояние, преодолев которое, резвый конь может потерять ноги, перелетная птица — крылья.

«Да, эта дорога связала Казахстан со всей страной», — подумал он.

На линии не видно людей. Да и откуда им быть в такую стужу? Только на подъездном пути, ведущем от станции ко второй шахте, работали двое железнодорожников. Один из них поднимал упавшие щиты, другой — рослый казах с редкой бородкой, в заячьем треухе — очищал рельсы от снега: с силой толкал перед собой тяжелую доску, поставленную на ребро и прикрепленную к длинной ручке.

— Это же настоящий богатырь! — шепнул Мейрам Аширбеку. — Ассалаумалейкум, отагасы!

— Аликсалем [63] Аликсалем — форма приветствия. , — ответил тот, прервав работу и опираясь на ручку своего нехитрого приспособления.

Уши его заячьего треуха только наполовину прикрывали широкие щеки. Шея открыта. Он словно не чувствовал обжигающего мороза. Лицо его пылало; казалось, весь он полон внутренним жаром. Казах смахнул льдинки с бороды и усов, сказал:

— Счастливого пути!

— Пусть будет так. Вы бы укутали шею, холодно, — сказал Мейрам.

Рабочий рассмеялся, обнажив крупные белые зубы.

— Если теленок растет в доме, из него никогда не получится рабочего степного вола. У вас, я вижу, уже губы посинели, а я привычен к стуже. Вырос в степи, и ночевать приходилось на снегу, и бороться с буранами.

— Коней пасли?

— И коней пас, и подводчиком случалось ездить. Бывало, за кусок хлеба возили сюда лес из Каркаралы. За двести пятьдесят верст! Часто доводилось ночевать в степи и в метели, и в трескучие морозы. Теперь все это забыто. Теперь раскидай снег с кусочка пути величиной в ладонь — и хлеб сам бежит к тебе домой.

— Должно быть, поезд запоздал на сутки из-за такого вот кусочка в ладонь?

— Что вы! Да разве я допущу, чтобы из-за снега поезд запоздал! Разве это мороз, разве это сугробы? Нашей станции начхать на этот буран. Не мы, а Батпак поезда задерживает. Там такие бураны бывают, что глаз не разлепишь.

Разговор затянулся. Чувствительный к морозу Аширбек нетерпеливо ерзал в седле. Губы у него посинели.

— Этак нам и дня не хватит на объезд, — промычал он, едва ворочая коснеющим языком.

Да и Мейрам почувствовал, что правая его рука, державшая повод, начала мерзнуть, несмотря на меховую рукавицу. А отагасы стоял перед ним, не надевая варежек.

— Можно узнать ваше имя? — спросил Мейрам.

— Зовут меня Жетписбай [64] Жетпис — семьдесят. . Я родился, когда отцу моему было семьдесят лет!

«Ну и богатырь!» — невольно подумал Мейрам и тронул лошадь.

Теперь, пустив коней вскачь, они мчались против ветра по широкому полю, раскинувшемуся на север от города. Небо прояснилось, но все еще курилась поземка, поднятая морозным ветром. Аширбек не знал, как уберечь лицо от стужи: держал голову прямо — ветер иголками колол щеки, отворачивался — обжигал шею. У Мейрама тоже закоченели руки. Повод он надел на рукав. Повернувшись, крикнул Аширбеку:

— Пожалуй, не меньше пятидесяти градусов!

Аширбек скакал, низко опустив голову.

— Ше-есть-десят! — ответил он страдальческим голосом.