Габиден Мустафин - Избранное. Романы

Пастух проснулся, открыл глаза. Обняв девочку, он поцеловал ее в щечки и кивнул на вход белой юрты.

— Иди к папе.

Девочка подбежала к входу, но, заглянув в юрту, остановилась у порога.

Мужчина лет тридцати, с зачесанными назад волосами, в белом костюме из китайской чесучи, заложив руки за спину, ходил взад и вперед по юрте.

На варшавской кровати с металлической гнутой спинкой, облокотившись о подушку и играя аксельбантами, лежал плечистый военный, русский, с пышными усами и глубоко посаженными серыми глазами. На полу, за складным круглым низким столиком, сидел бородатый толмач [46] Толмач — переводчик, он же писарь. и скрипел пером.

На почетном месте важно восседали двое. Один из них был человек неимоверно тучный, с толстой мясистой шеей, со свисающими ниже подбородка жировыми складками кожи и с огромным животом. Когда он, подняв указательный палец, говорил, из горла у него вылетал хрип. Рядом с толстяком, не открывая зажмуренных глаз, сидел мулла в длинном чапане, с торчащими усами. Время от времени он громко произносил: «Я-хакк!» [47] Я-хакк! — О создатель! — и при этом трясся, как в приступе лихорадки. Бестолково суетясь, вставали и вновь садились, переменив место, еще несколько человек, — у каждого на боку болталась войлочная сумка, подвешенная на волосяном шнуре. У порога стояли два рослых стражника, на груди у них — медные жестянки величиной с ладонь. Оба, как услужливые псы, следили за каждым движением бровей важных людей, сидевших на почетном месте.

В таком виде предстали перед девочкой «воротилы и хозяева степи», собравшиеся в белой юрте с разноцветно выкрашенным кереге, покрытым узорными плетенками из чия и расшитыми войлоками. Поведение этих людей и возбуждало любопытство девочки, и пугало, и удивляло. Она не могла оторвать от них глаз…

Вдруг снаружи донесся сотрясающий землю топот. Все вскочили со своих мест и заметались, как перепуганное стадо: одни бросились к двери, другие нырнули под кровать, третьи спрятались за плетенки чия. Хриплые и визжащие голоса наполнили юрту.

На дороге, как перед бурей, взвивались облака пыли. Вскоре к аулу подскакала шумная, разноголосая толпа конников и окружила белую юрту.

— Выведите Алибека! Спустить ему кровь! Привязать урядника к хвосту необъезженного коня! — неслись голоса снаружи.

Один из вбежавших в юрту ударил хозяина ножом, кто-то накинул на шею урядника волосяной аркан и выволок его за дверь, кто-то опрокинул толмача, схватил разложенные на столе бумаги…

Разогнав сборище «воротил», конники отхлынули. В юрте остался лежать окровавленный хозяин. Над ним причитали две женщины — его жены. Плакала перепуганная маленькая девочка.

Хозяин юрты, волостной управитель Алибек, сейчас раненный ножом, давно угнетал жителей окрестных аулов. Народ дошел до отчаяния…

Девочка, хоть и не поняла смысла разыгравшегося события, долгое время после этого в страхе просыпалась по ночам, вскрикивала, начинала плакать при малейшем шуме. Когда она подросла, люди объяснили ей, что произошло в тот день.

Этой девочкой и была Ардак, уже знакомая нам. Молчаливый чернобородый мужчина, которого Мейрам видел в юрте Жумабая, приходился ей отцом. Звали его Алибек.

…Стоял один из погожих летних дней. Солнце поднималось все выше, тени на земле становились короче. Обычно в эти часы хромой старик чабан, сидя верхом на красном воле, пас отару овец далеко от аула. Сегодня он держал стадо возле селения, на этот раз под ним был длинногривый вороной жеребец; поперек седла чабан положил длинный курук. Красный вол вольно пасся среди других волов и, не понимая, почему его не седлают, то и дело оглядывался в сторону пастуха. Раньше, чем всегда, пригнали сегодня к аулу и конский табун.

Около высокой юрты, стоявшей в центре полукругом расположенного аула, собралось много народу. В руках у всех — уздечки, недоуздки, веревки. Из окрестных селений в одиночку и группами прибывали все новые люди, присоединялись к толпе. Ржание лошадей, блеяние овец, рев коров и верблюдов, голоса собравшегося люда сливались в один беспорядочный гул, висевший над аулом.

У дверей юрты-кухни, раскинутой налево от жилого помещения, дежурила охрана. Внутри находились двое: муж и жена. Глаза у женщины опухли от слез, она тяжело вздыхала. Мужчина, шатаясь, метался по юрте, как волк, попавший в западню. На его лице с резко выступающими скулами и злобно сверкающими глазами — отчаяние. Время от времени он угрюмо выглядывал из юрты через прорехи в войлоке и мрачнел еще больше.

В соседней небольшой юрте находились тоже двое — мать с дочерью. Охраны здесь не было. Но женщины и не собирались выходить. Мать, изможденная продолжительной болезнью, с трудом подняв с подушки голову, печально рассказывала сидевшей возле нее черноглазой девушке:

— Наша семья была ему неровня, но он польстился на мою красоту, о которой ходила молва в народе. Тогда не было у меня на лице этих рябин, оставленных оспой. Но через шесть месяцев после свадьбы, когда я еще носила желек [48] Желек — головной убор невестки, который она носит до первого ребенка. , поразила меня оспа. Пока я лежала в постели, он сосватал себе вторую жену. Что было после этого — ты сама видела.

Сейчас тебе идет пятнадцатый год. До сих пор меня терпели здесь только ради тебя, иначе давно прогнали бы. Да и какой толк от того, что не прогнали? Я жила вдовой при живом муже, он превратил меня в рабыню. У него — огромные стада скота, а я не была хозяйкой даже паршивого козленка. Побои и оскорбления обложили льдом мое сердце. Зачахла я от них…

Твой отец стремился к богатству и власти, дочурка моя. Но «и поток воды встречает преграду», — гласит поговорка. Жизнь дважды наказывала его, но он не извлек для себя урока. В первый раз это случилось, когда ты была еще маленькой. Разгневанный народ взбунтовался, один из восставших пырнул твоего отца ножом. Позже, когда пришли сюда красные войска, отца хотели арестовать. Но выручил приятель, учившийся с ним вместе. Теперь отец несет третье наказание. И уж не сумеет его избежать…

О чем жалеть? У меня не было ни имущества, ни мужа. Да и как я покину родные места, моих близких, среди которых выросла? Оставайся со мной, тебе тоже незачем ехать с отцом… Говорят: в четырнадцать лет девушка — хозяйка юрты новобрачных. Ты уже своей рукой доносишь пищу до рта. Твои глаза открыты — читаешь и по-русски и по-казахски. Дорогая моя Ардак, зрачок моих глаз, у меня теперь единственная мечта — ввести тебя на счастливое место хозяйкой юрты и разливать твой чай. Если холодной земле будет угодно до времени принять меня, запомни мои слова — живи, как велит народная мудрость: ищи свое место только среди равных, не пускайся в путь одна, а только вместе с людьми, но и не надейся на других, умей сама себе шубу скроить. Поняла, дитя мое?