Габиден Мустафин - Избранное. Романы

Ардак не подняла опущенной головы, не шевельнулась. Из глаз ее брызнули слезы, она сказала:

— Поняла, мама…

На улице шум все не прекращался. У всех радостные лица. Вот, ведя в поводу длинногривого вороного жеребца и подгоняя десяток овец и коз, вышел из круга хромой старик чабан Шостояк. Батраки Жантак, Асамбай и Балгабек делили конский косяк. Верблюжий пастух Исхак вел в поводу белую верблюдицу. Доярка Ундекей стояла, обхватив шею красной с лысиной коровы холмогорской породы.

Слышались голоса:

— Счастливо владеть добром!

— И вам также! Наш это скот, нашим взращен трудом!

— Теперь и обездоленный получил свою часть, досыта наестся!

Распределение скота пришло к концу. С большой юрты сняли войлочное покрытие, разобрали остов и погрузили на подводы.

Хозяина и хозяйку усадили на двухколесную арбу, запряженную крикливым желтым верблюдом. Подвода двинулись в дальний путь. Люди провожали ее взглядом. Желтый верблюд, лениво шагая, издавал пронзительные крики. Арба подпрыгивала на кочках, скрипела. Хозяин и хозяйка, отворачиваясь от народа, не поднимали опущенных голов.

Уполномоченный, распределявший скот, поднялся на возвышение и громко провозгласил:

— С сегодняшнего дня кровожадный хищник Алибек Мырзабеков выселяется из нашего округа! А вы, трудовой народ, пользуйтесь пастбищами, что раскинулись по всей долине, растите свой скот.

Вскоре люди стали расходиться. От большой юрты на земле осталось лишь круглое голое пятно.

Это случилось в 1928 году, во время конфискации имущества баев-полуфеодалов.

Прошло еще три года. Была поздняя летняя ночь. В колхозе имени Ворошилова только в редких домах не спали. Но молодежь еще гуляла по улице, слышалась гармошка, русская песня, — население здесь было русское.

Алибек шел по колхозному поселку. За спиной у него болталась котомка, в руках — палка, Торопливо он пробирался по окраинным улицам, не обращая внимания на маленькую собачку, с гавканьем гнавшуюся за ним. Когда Алибек поравнялся с толпой молодежи, гармошка и песня смолкли.

— Ребята, что это за человек идет?

— Кажется, нищий.

Вид у Алибека был подозрительный. На голове старый шлем, ноги в поношенных ботинках, на плечах казахский чапан. На подбородке торчал пучок бороды, похожий на куст степного ковыля. Алибек испугался, как бы парни не повели его в сельсовет, и спросил торопливо:

— Где тут живет казах-табунщик?

— Откуда ты его знаешь?

— Родственник мой.

— Табунщик — хороший старик.

Алибеку указали, куда идти, и не спускали с него глаз, пока он не вошел в дом табунщика.

В доме были только двое: старуха, спавшая на печке, и Ардак, читавшая книгу.

Заслышав стук, Ардак взяла в руки лампу, вышла в сени.

— Кто там?

— Открой, дорогая, свой.

— А все-таки?

— Не пугайся, дочурка, это я, твой отец.

— Что? Что вы сказали? — растерялась Ардак.

Выползла в сени полусонная старуха.

— Кто там?

— Это я, шеше [49] Шеше — матушка, здесь: мать жены. .

— Ой, боже! Разве мертвые воскресают? — изумленно воскликнула старуха, схватившись за грудь, и попятилась назад.

— Не поднимайте шума. Это я, как видите, жив и вернулся.

— Отец! — непонятная сила толкнула Ардак вперед. Она бросилась открывать дверь. Лампа погасла.

Алибек вошел в комнату и первое, что сделал, — заложил дверной крючок. Потом стал уговаривать плачущих дочь и старуху.

— Не надо, не надо шума! Пусть ни одна душа не знает. Я не хочу, чтобы меня здесь видели.

Засветили лампу, Ардак и старуха безмолвно разглядывали гостя.

Алибек сказал спокойно:

— Чего так испугалась? Мне совсем не плохо жилось. Только не избежал божьей немилости: скончалась вторая моя жена, делившая со мной изгнание. А я, видите, жив и здоров. Крепко соскучился по тебе, дочурка! Нет сил жить одиноким. Пришел просить — уедем со мной…

Ардак не успела ответить, когда заговорила старуха:

— Самое главное — ты жив, дорогой. Говорят, попавший в беду теряет голову…

— Это, шеше, раньше так рассуждали.

Ардак сказала со вздохом:

— Все-таки сильно вы изменились, коке [50] Коке — здесь: папа. .

— Это дело поправимое, золото мое, — успокоил Алибек. — Просто я устал с дороги.

И он продолжал рассказывать:

— Духом я не упал. Куда бы меня ни забрасывала судьба, что бы я ни делал — всюду работал не покладая рук. За добросовестный труд меня и освободили досрочно. Вот документ, — он показал бумагу. — А труд сделал меня совсем другим человеком. Я понял, доченька, что старого не вернуть.

— Что же вы теперь собираетесь делать? — спросила Ардак.

— Буду привыкать к новой жизни. В здешних местах мне не хотелось бы поселяться: людей совестно. В нескольких днях пути отсюда заложили большое строительство, строят новый город. Там нужны тысячи людей… Найдется и мне местечко. Вот я и приехал звать тебя с собою. К чему тебе сидеть в ауле? Пора на широкую дорогу выходить.

Старуха принялась готовить кушанье. Ардак с пытливым интересом слушала рассказ отца, потом она показала свои тетради: в этом году она окончила местную среднюю школу. Отец, перелистав тетради, остался доволен.

— Видишь, как славно! В теперешнее время неученым не проживешь. А к чему здесь ты приложишь свои знания? Другое дело — в большом городе. Там ты настоящим человеком будешь.

Ардак колебалась. Уговоры отца казались ей заманчивыми: новые места, новые люди… Все это не могло не увлечь девушку.

— Надо бы подождать, когда вернется нагачи [51] Нагачи — дедушка по матери. , посоветоваться, попрощаться, — нерешительно проговорила она.

— Когда еще он возвратится! Сами говорите — на съезд его послали. Раньше недели, пожалуй, и ждать нечего. Напишем ему. Мне хочется уехать поскорее. Собирайся-ка, дочка!

Старуха возилась в передней комнате с самоваром. Ардак вышла к ней, остановилась в дверях, с грустью глядя на свою бабушку.

— Аже [52] Аже — бабушка. , — окликнула она тихо.

Старуха, словно только и ждала этого, приблизила ухо к ее губам.

— Что мне делать, аже?

— Не знаю, что и сказать, милая моя. Решай сама.

— Не хочет отец ждать возвращения нагачи…

— Ты одна-единственная осталась у меня от покойной дочери Шолпан… Но этот человек — твой отец, что же делать! Как ни тяжело разлучаться с тобой… — старуха захлебнулась в плаче, из ее потускневших глаз хлынули слезы. — Решай сама. Только бы ты была счастлива! Если решишь ехать, то уж лучше до возвращения нагачи уезжай. Видно, и Алибек так же думает. Ведь сегодня он впервые перешагнул наш порог после женитьбы на моей Шолпан. Он никогда не считал нас равными себе. За это и наш старик в обиде на него…

— Это верно, нагачи не любит моего отца. И мать покойная жаловалась на него. Но он как будто изменился, другим человеком стал. Тогда, в детстве, мы с матерью не поехали с ним. Но теперь, мне кажется, надо помочь ему понять новую жизнь. Скажи, аже, как я должна поступить?