Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

— Зря ты взяла у него деньги, — сказала Анна, сдерживая подступившее чувство гнева. — Я не собираюсь продавать себя ни Мариотти, ни другому какому-нибудь грязному типу. Я лучше помру с голоду, чем стану собой торговать.

Клоринда снисходительно улыбнулась:

— Оставь это для исповеди… Все мы торгуем собой — одни открыто, другие замаскированно. По мне лучше не притворяться — какая я есть, такая и есть. Советую и тебе быть такой же. Легче будет жить. И легче будет подыхать. Придет твой смертный час, и ты скажешь: «Святая дева Мария, я была плохой женщиной, но честной. Не старалась обмануть ни себя, ни тебя…»

— Я и не обманываю, — глухо проговорила Анна. — Ни себя, ни других.

Она вдруг спохватилась: перед кем она оправдывается? Какое кому дело, как и чем она живет? Пускай Клоринда убирается ко всем чертям со своими советами и наставлениями! Пускай убирается и больше никогда не подходит к ней ни на шаг!

— Ну, Аннина, — миролюбиво сказала Клоринда. — Выбрось из головы свою дурь. Кто же в наше время отказывается от денег?

Анна встала, подняла корзинку. Несколько мгновений она стояла как бы в нерешительности, потом повернулась к Клоринде спиной и быстро зашагала прочь. Почти побежала.

— Куда же ты! — крикнула Клоринда. — Никто тебя насильно не заставляет…

Но Анна не оглянулась.

— Что-то ты быстро вернулась, — сказала Коринна, когда Анна вошла в комнату. — Неужели все распродала?

Она заглянула в корзинку, потом перевела взгляд на слегка побледневшее, будто искаженное болью лицо Анны:

— Ты заболела?

— Да, — коротко ответила Анна.

— Что с тобой?

— Не знаю. Ничего, наверное, особенного. Просто устала.

— Ах, устала! — Коринна села на табуретку, положила на стол сцепленные в пальцах руки. — Видимо, на нервной почве. Придется вызвать врача. А еще лучше — профессора. Есть в Неаполе такая знаменитость — профессор Борчелли. Правда, берет он за визит двадцать тысяч лир, но что для нас двадцать тысяч! Тьфу! Посидим полгода на воде и сухарях — вот и все!

— Оставь меня в покое, — огрызнулась Анна. — Ты только и делаешь, что издеваешься надо мной. Ни стыда у тебя нет, ни совести!

— Как это трогательно! — воскликнула Коринна. — Обидели бедную девочку. Подумать только: бедная русская девочка бросила свою страну, приехала в Италию, чтобы кого-то осчастливить, а тут над ней издеваются! Да еще как издеваются! Заставляют работать, потому что в доме нечего жрать! Простите, синьора Анна, мы это делаем по своему недомыслию. Темные мы люди, понимаете?

Анна села напротив Коринны и тоже положила на стол сцепленные в пальцах руки. Долгое время они смотрели друг на друга в полном молчании, не произнося ни звука. Они как бы изучали друг друга, как бы искали друг в друге какое-то слабое, уязвимое место, чтобы нанести в это место более чувствительный удар.

Коринна, казалось, была спокойной, и лишь слабый, едва заметный тик над правой бровью выдавал ее волнение. А Анна и не скрывала той напряженности, которая только каким-то чудом не прорывалась наружу.

— Коринна, — очень тихо, сдавленно проговорила наконец Анна, — если бы ты знала, как я тебя ненавижу! Люто ненавижу! Ты хорошо понимаешь, о чем я говорю?

— Да, конечно, Ты недурно говоришь по-итальянски. Быстро научилась. Если бы я бросила свою родину и оказалась в чужой стране, я пропала бы там без языка. Как тебе удалось?..

— Это хорошо, что ты все понимаешь, — прервала ее Анна. — Мы ведь живем с тобой рядом, под одной крышей, и должны побольше знать друг о друге. Кто ты такая, Коринна, чтобы помыкать мною? Ты ведь всего-навсего уличная торговка, самая настоящая уличная торговка! Если бы там, у себя, я встретила тебя вот с этой корзинкой, я даже не увидела бы в тебе человека. Понимаешь?

— Все понимаю, Аннина. Ты еще хочешь что-нибудь добавить? Знаешь, у тебя отлично подвешен язычок. Чем больше ты говоришь, тем больше хочется слушать… Ну, продолжай…

— Продолжать? Хорошо. Я скажу еще несколько слов. Ты думаешь, я ненавижу только лично тебя? Я ненавижу вас всех. Все вы одинаковые. Мелкие торгаши, нищие, крохоборы! С утра до ночи только и слышно: лиры, лиры, лиры! Смотреть на вас тошно! Иногда хочется завязать глаза и бежать хоть на край света, только бы не видеть вас и не слышать.

Анна умолкла. Она сейчас не чувствовала ни усталости, ни напряженности, которую она ощущала все это время. Ее, конечно, не обманул наигранно-благодушный тон Коринны. Она слишком хорошо знала эту женщину. Коринна сейчас взорвется. И взрыв будет тем сильнее, чем дольше она накапливает в себе ярость. «Ну и черт с ней, — подумала Анна, — пускай взрывается, зато она теперь знает, что я о ней думаю…»

Анна вдруг услышала, как Коринна застонала. Глухо и надрывно — так стонут от душевной боли. «Проняло ее! — злорадно подумала Анна. — Вот теперь-то она и возьмется за меня…»

Коринна сказала:

— Так… — помолчала и опять: — Так… Нищие мы, крохоборы… Ну-ка, посмотри сюда! Видишь эти руки? Видишь? Спроси у них, сколько они отдыхали за сорок пять лет? Спроси! А потом спроси у Моррони, почему он тоже день и ночь думает о лирах? Или у Реголи, его приятеля. Узнай у Клоринды, что заставило ее идти на панель… Ты почему уехала из России? Чего молчишь? Ты думаешь, мы не знаем, что такое Россия? Оттуда бежит только всякая шваль, которой ничего другого, как бежать, не остается. Она, видите ли, ненавидит нас всех! А нам плевать на тебя, дрянь ты паршивая! Даже Клоринда в тысячу раз честнее тебя. Ты это понимаешь? Клоринда продает только себя, а ты продала всех своих. Всех!

— Я никого не продавала! — Анна побелела как мел. — Я никого не продавала, ты врешь! Я просто уехала — и все. Спроси у Винченцо.

— У Винченцо? Винченцо когда-нибудь скажет свое слово, не беспокойся. А то, что ты продажная тварь, тебе известно не хуже, чем мне. И на твоем месте я давно уже привязала бы камень на шею — и в залив. Кому ты нужна такая?

Коринна встала, бросила на Анну полный величайшего презрения взгляд и ушла за фанерную перегородку. Анна слышала, как заскрипела под ней кровать. Коринна, наверное, легла. Но через минуту-другую кровать снова заскрипела, и послышались тяжелые шаги Коринны. Она не вышла из-за перегородки, а металась взад-вперед между кроватью и тумбочкой Джино, металась молча, словно искала выход своим разбушевавшимся чувствам.

— Чтоб ты там сдохла! — до боли дергая себя за волосы, шептала Анна. — Чтобы ты там сдохла!

Она решила, что обо всем расскажет Винченцо. Обо всем! Она не может больше терпеть от его тетки ни оскорблений, ни унижений! Не может и не желает. Хватит уже, натерпелась! Если Винченцо не заткнет Коринне рот, пусть пеняет на самого себя. Или он думает, что у нее нет никакого выхода? Да она лучше уйдет куда-нибудь в деревню и наймется в батрачки, лишь бы обрести хотя какой-то душевный покой, лишь бы не видеть Коринны и не слышать от нее одного и того же: «Зачем ты бросила свою страну! Ты продажная тварь, ты такая, ты сякая…»