Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

— Безмозглые ослицы! Какого дьявола вам надо, что вы каждую минуту затеваете свары! Лучше бы уж вцепились друг другу в космы, по крайней мере, хоть посмеяться было бы над чем!

Коринна за словом в карман не лезла:

— Посмеяться всегда есть над чем. Разве не смешно, что некоторые красавицы корчат из себя чуть ли не святых мадонн, а сами…

— Что — сами? — бледнея, спрашивала Анна. Она уже сносно понимала и кое-что говорила по-итальянски и не нуждалась в том, чтобы кто-то переводил ее слова: — Что — сами?

— Любое животное, — с плеча рубила Коринна, — ходит за своим дитем, не спуская с него глаз. Кормит его, облизывает, зубами рвет того, кто посмеет на него напасть. Волчица и та не бросит своего волчонка. А ты…

— Тебя это не касается! — кричала Анна. — И не ребенок мой тебя трогает — тебе-то на него наплевать! Место в твоей берлоге занимаю — вот что. И денег у меня нет. Будь у меня деньги, ты относилась бы ко мне иначе. Твой бог — это деньги. Деньги, деньги! Ничего святого у тебя нет!

Коринна подходила к ней вплотную и, прищурив глаза, спрашивала:

— А что святого есть у тебя? Может, твоя родина? Та родина, которая дала тебе под зад коленом?

— Никто ей под зад коленом не давал, — уж не так громко говорил Винченцо. — Она уехала сама, по своей доброй воле…

— Из-за любви к тебе? — усмехалась Коринна. — Как это трогательно!

Все чаще и чаще Анна просила Винченцо:

— Давай уйдем куда-нибудь. Или уедем в другой город. Я не могу так жить, разве ты этого не видишь?

Винченцо с трудом устроился работать в порт и уходить оттуда не собирался. Да и куда уходить? Снова месяцами бродить по городу в поисках работы? Снова садиться на шею Коринне, которая и сама-то еле сводит концы с концами?

Он говорил:

— Никто и нигде нас не ждет. Ты должна благодарить Коринну, что она приютила нас. И быть с ней помягче. Хочешь, я попрошу ее, чтобы она дала тебе какое-нибудь дело? Почему бы тебе вместе с ней не заняться цветами?

Долгое время Анна не соглашалась. Ей даже представить было страшно, что она стоит на улице с корзинкой и умоляет прохожих купить букетик. Это казалось Анне таким унижением, что она заранее краснела от стыда.

Но наступило такое время, когда она и сама почувствовала: если продолжать сидеть сложа руки, Коринна вышвырнет ее вон вместе с Винченцо. Комнату снимала Коринна, и она не собиралась ее кому-то уступать. И не собиралась больше давать кому бы то ни было хоть одну лиру, заработанную ею с таким трудом.

— Хорошо, — сказала, наконец, Анна, — я буду продавать цветы. Вот только не знаю — сумею ли…

Это было уже почти в конце войны. Неуверенность в завтрашнем, дне, растерянность, страх перед чем-то неведомым охватили людей, и Неаполь, как, пожалуй, и вся Италия, жил какой-то лихорадочной жизнью, которую трудно было понять.

Кто-то бежал на север страны, в горы, на заводах и в порту, на фабриках и в доках одна за другой вспыхивали забастовки, по улицам мчались броневики, ночами слышалась стрельба и по небу метались лучи прожекторов…

Кому в это время нужны были цветы? Кто о них думал? За булку хлеба, за фьяско оливкового масла, за кусок сыру люди платили тысячи лир, отдавали золотые кольца и серьги, отдавали все, что хранили годами, лишь бы не умереть с голоду, лишь бы как-то протянуть… Даже Абе Гамбале на время прикрыла свою лавку и уволила продавцов — цветы оказались самым неходовым товаром.

И вот Анна устроилась со своей корзинкой рядом с кантиной Паланти и стала ждать покупателей. Прошел час и другой, а около Анны никто даже не остановился. Она сидела как истукан, не в силах справиться с чувством охватившего ее острого стыда, боясь поднять глаза на людей.

— Купите цветы… Купите цветы, — говорила она почти механически, точно заведенная кукла.

Никто ее не слышал. Да она, наверное, и сама себя не слышала, потому что говорила шепотом, еле шевеля губами.

И вдруг увидела чью-то ногу в стоптанной женской туфле, небрежно ткнувшей в ее корзину.

— Ты кто такая? — голос спрашивающей был хриплый и явно недружелюбный. — Похоже, что эта корзинка принадлежала когда-то нашему Джино. Ты что, откупила у него дело? Или нанялась к Абе?

Анна подняла голову. Перед ней стояла не совсем трезвая молодая женщина, настолько худая, что было видно, как острые ключицы выпирают под ее блузкой. Огромные, затуманенные алкоголем глаза смотрели на Анну насмешливо и удивленно.

— Вы хотите купить цветы, синьора? — спросила Анна.

Женщина громко рассмеялась:

— Синьора! Нашла синьору! Ты еще герцогиней меня назови. Герцогиня Клоринда! Ну-ка, скажи так, а? Тогда я куплю букетик. Не хочешь? Ну и не надо, обойдусь и без этого… Но ты-то кто такая? Говоришь ты так, что только болван посчитает тебя за итальянку. Может, ты француженка?

— Нет, я не француженка, — ответила Анна.

— Постой-ка, да ведь это ты приехала с Винченцо Чимино, как это я сразу не догадалась! Слушай, ты ведь из России?

— Да, я из России, — ответила Анна. — Но что вам от меня нужно?

Ее начинал раздражать этот допрос. Вокруг них уже собралась толпа любопытных женщин, прислушиваются к разговору, о чем-то шепчутся. Видимо, Клоринду и ее подружку тут многие знают. Потому что, взглянув на них, незаметно подмигивают друг другу и посмеиваются.

Анна собралась уже подхватить свою корзинку и уйти куда-нибудь в другое место, как вдруг Клоринда закричала на обступивших их зевак:

— Эй вы, трясогузки, вам что тут — бесплатный концерт? А ну-ка валяйте отсюда! Валяйте, говорю вам, пока я…

К удивлению Анны, любопытных женщин словно сдуло ветром. Даже та, которую Анна приняла за подругу Клоринды, поспешила убраться подобру-поздорову. А Клоринда, присев рядом с Анной, закурила сигарету и, немного помолчав, спросила:

— Значит, ты из России? Это интересно. Один мой приятель до войны бывал в вашей стране. Моряк… Рассказывал такое, что не сразу поверишь. Хорошее рассказывал. Одно время я даже подумывала залезть в трюм какого-нибудь русского корабля и двинуть к вам… А ты что ж, эмигрантка? Или натворила там что-нибудь и пришлось бежать?

— Я приехала с Винченцо, — сказала Анна.

— Понимаю. Тут у нас говорят, что ваши скоро всем Винченцо дадут под зад коленом… А ты красивая… Как тебя зовут?

— Аннина.

— А я — Клоринда. Слышала обо мне?

— Нет.

— Не слышала? Как же так? Меня половина Неаполя знает. Когда-то я была такой же красоткой, как и ты. А то и похлеще. Это потом я стала мешком с костями, после болезни… А раньше… За ночь зарабатывала по несколько тысяч лир. Не веришь? Могу поклясться всеми святыми!..

— У тебя был магазин? — спросила Анна.

— Ты что — ребенок? Магазин! Терпеть не могу торгашей. Дрожать над каждой лирой — это не по мне. Ну и дурочка же ты! Магазин! Клоринда — и магазин. Скажи такое кому-нибудь из наших — со смеху подохнут!