Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

И тут от услышал голос Моррони из кабины крана. Моррони пел известную песенку про мальчишку, которому привалило счастье: искал мальчишка устриц, а нашел на дне залива кошелек с золотыми монетами.

Незаметно для самого себя Джино оказался у проходной порта, и стоило полицейскому на минуту замешкаться, как Джино прошмыгнул в ворота и помчался поближе к крану, где пел Моррони. А когда он, закончив петь, спустился вниз, Джино, не раздумывая, вытащил из корзинки букетик полевых цветов и протянул их ему.

— Бесплатно, — сказал он.

Моррони приколол букетик к берету, обнял Джино за плечи и прогудел:

— Спасибо, малыш.

И так, не снимая своей руки с плеч Джино, Моррони пошел в сторону проходной. А за ними и впереди них шли докеры, матросы, механики — сотни людей, окончивших работу в порту.

Джино ликовал: он идет рядом с самим Кармелло Моррони, и на него смотрят как на человека, которому повезло куда больше, чем мальчишке, который набил брюхо в кантине.

И вдруг к Моррони протиснулся какой-то парень и что-то прошептал ему на ухо.

Джино почувствовал, как дрогнула рука Кармелло, но он спокойно сказал:

— Хочешь помочь мне, малыш?

— Да. Очень хочу, Кармелло!

— Тогда слушай. Я положу в твою корзинку небольшой сверток. Если тебя никто не тронет, жди меня около кантины Паланти. Понял? А если…

— Я скажу, что нашел этот сверток на набережной, — подхватил Джино. — И будь спокоен, Кармелло, я не выдам тебя!

— Вон ты какой! — улыбнулся Моррони. — Ну, держи…

Когда Джино подошел к проходной и увидел целую толпу скаудристов, у него душа ушла в пятки. Он даже хотел повернуть назад и бежать куда глаза глядят, но вовремя опомнился и постарался взять себя в руки. «Плевать я хотел в их поганые рожи, — сказал себе Джино. — Не такое еще видали!»

И он на виду у фашистов начал приставать к докерам:

— Синьоры, купите цветов своим девушкам! Лучшие цветы Италии, клянусь Везувием! Купите, синьоры, совсем недорого. Понюхайте, синьоры, как они пахнут!

Скаудрист с расстегнутой кобурой, из которой выглядывала рукоятка пистолета, крикнул:

— Эй ты, ну-ка давай сюда!

Джино стремглав подлетел к нему:

— Хотите, синьор, я подберу вам букетик цикламенов? Клянусь вам папой Пием — таких цветов вы не найдете даже в горах Андалузии! Сто лир, синьор! Нет, пятьдесят! Двадцать пять, синьор!

Скаудрист отвесил ему такой подзатыльник, что Джино вылетел за ворота проходной, как пробка из бутылки старого «бароло». Он чуть не растянулся на мостовой, но все-таки удержался и, оглянувшись назад, крикнул:

— А вы хотели бесплатно? Попробуйте добраться до таких цикламенов, тогда скажете, дорого это или нет…

Через полчаса к кантине Паланти подошел Моррони. Постоял с минуту, потянул носом аппетитный запах, пошарил в карманах и, ничего там, наверное, не обнаружив, зашагал дальше, мимо Джино, даже не взглянув на него. Но Джино услышал, как он прошептал:

— За мной следят, малыш… Я найду тебя после…

Джино и глазом не моргнул. Тут же уцепился за какую-то женщину, на секунду задержавшуюся у кантины, и начал предлагать свой товар:

— Цикламены, синьора! Лучшие в Италии цикламены, клянусь вам подштанниками своего деда! Сто лир, синьора! Пятьдесят! У вас глаза, как цветы, синьора, возьмите за двадцать пять…

Моррони встретил его у дома Коринны, когда Джино возвратился с портовой площади. Забрав у него перевязанный шпагатом сверток, в котором — Джино в этом не сомневался — были какие-то листовки, Моррони сказал:

— Спасибо тебе, малыш, ты здорово меня выручил.

— Чего уж там, — ответил Джино. — Я этих сволочей скаудристов ненавижу вот как! Если надо, Кармелло, я всегда тебе помогу.

С тех пор они ни разу не виделись. Джино не однажды подкарауливал Моррони у проходной, но тот как в воду канул. «Наверное, арестовали его», — с тоской думал Джино.

И вот Моррони стоит рядом, смотрит на него и, кажется совсем не узнает. Джино хочется сказать: «Кармелло, это же я, Джино! Разве ты забыл, как мы с тобой провели скаудристов?»

Но Джино молчит. Он знает, что этого говорить нельзя. И он, конечно, ничего не скажет…

А тем временем во дворе появляются еще какие-то люди. В основном, это женщины и детвора. Они о чем-то наперебой кричат, бегают вокруг Моррони и Реголи туда-сюда, поглядывают на Джино. Из общего гула и гвалта до Джино доносятся отдельные фразы:

— Оттащить этих сволочей в полицию. И Гамбале тоже…

— Заявить прокурору. За самосуд кое-что полагается…

— Полиция… Прокурор… Все они одинаковые, сволочи! Пересчитать им ребра — вот и все. Проучить их, чтобы знали!..

Пожилая женщина в старом платье и стоптанных туфлях на босу ногу протиснулась к Абе Гамбале и ткнула ее кулаком в бок. Гамбале взвизгнула:

— Не прикасайся ко мне, грязная тварь! Не прикасайся!

— Это я — грязная тварь? — женщина схватила Гамбале за волосы и дернула с такой силой, что Абе еле-еле удержалась на ногах. — Это я — грязная тварь? Ах ты ж, потаскуха, ведьма проклятая! Ты думаешь, я не слыхала, как ты подбивала этих подонков, чтобы они разделались с мальчишкой? Я все слыхала в окно, ржавая вонючая селедка! Эй, Клоринда, иди-ка сюда! Синьор Моррони, вот спросите у Клоринды, как они тут свирепствовали. Мы только боялись выйти, потому что…

— Спокойнее, — сказал Моррони. — И без драки. Они получат свое, по закону…

— По закону? — это кричала Клоринда. — Будто ты не знаешь, Моррони, на чьей стороне закон. А я бы этих ублюдков своими руками! Своими руками, вот так, вот так!..

Она подскочила к Нигри и стала хлестать его по щекам. Вокруг кричали:

— Дай ему, Клоринда, дай ему!

Фачченда стоял, весь сжавшись, затравленно озираясь по сторонам. Его толкнули в спину, он быстро обернулся, но в ту же секунду подпрыгнул, завопив от боли: та самая женщина, которую синьора Гамбале назвала грязной тварью, всадила в его жирный зад длинную иглу.

— Чего это вы прыгаете, синьор? — спросила, улыбаясь, девушка в сарафане, стоящая рядом с пожилой женщиной. — Вас будто блохи кусают.

Потом его такой же иголкой ткнули в бок и опять в ягодицу. Он метнулся в одну сторону, в другую, но пробиться сквозь плотное кольцо обступивших его женщин не было никакой возможности. Стоило ему повернуться, как сразу же игла давала о себе знать, он невольно подпрыгивал, а у него теперь уже хором спрашивали:

— Чего это вы прыгаете, синьор? Вас кусают блохи?