Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

— Она не сказала ни да, ни нет, Вано, — ответил Сергуладзе. — Она сказала так: «Не знаю, как поступить. Пойду за тебя замуж — Алешка Луганов меня зарежет, не пойду — сама умру от тоски по тебе. Ну что мне, Сергуладзе, делать?» А я говорю: «Хочешь, Алешку зарежу, чтоб не мешал? Тогда все в порядке будет…» В общем, вопрос пока открытым остался… Хо, смотрите, Инга Веснина в гости к нам пришла! Гамарджёба, Инга Павловна, каким ветром занесло сюда?

— Случайно, — сказала Инга. — Слышу, кричит кто-то. А вдруг, думаю, это Сергуладзе режет кого-то? Ему ведь человека зарезать — раз плюнуть. Легче, чем барашка. Ну, сперва испугалась, потом решила: пойду посмотрю. Не каждый ведь день увидишь, как режут людей…

— Замечательно, генацвали! — засмеялся Сергуладзе. — Ты — наш человек… Костя, начштаба идет. Приготовься…

Начштаба, уже старичок, списанный с неба лет двенадцать тому назад, вошел в штурманскую в тот момент, когда штурман Череднин, сцепив на груди пальцы, говорил:

— …и — лобовой удар! Треск, гул, дым, все к черту перемешалось, ничего не разглядишь, точно конец света настал. Виктор кричит: «Эй, люди, разбегайтесь, сейчас взрыв будет!» Я тоже что-то кричу, а сам чувствую, как все во мне дрожит, и я не знаю, что делать — совсем растерялся. А потом…

— Когда это случилось? — глухо спросил кто-то из пилотов.

— Час назад, не больше.

Череднин глубоко вздохнул и ладонями закрыл глаза. Вся его поза являла собой оплошное отчаяние. Инга увидела, как начштаба заметно побледнел, губы его дрогнули, и, присев на краешек стула, он проговорил:

— А я ничего не знаю… Только сейчас приехал из управления. Кто это был, Череднин?

Инга хотела уже вмешаться, но Череднин вдруг как ни в чем не бывало спросил:

— Что — кто, Андрей Федорович? Вы о чем? Это я рассказываю, как мой сынишка имитировал столкновение своей пожарной машины и молоковоза. Пристроил, подлец, крохотные бачки с бензином, и когда лобовой удар — колоссальный эффект.

Начальник штаба встал и долго смотрел на Череднина. Потом, наконец, сказал:

— Вы… Вы отдаете себе отчет? И когда вы вообще прекратите свои идиотские шутки? Вам не стыдно? Вам не стыдно, я вас спрашиваю, штурман?

Череднин удивленно пожал плечами:

— Клянусь небом, ничего не пойму! Человек рассказывает об интересной игре своего сынишки, а ему за это читают мораль. Ты что-нибудь понимаешь, Сергуладзе?

— Я? — Сергуладзе ухмыльнулся. — Я тоже клянусь, что ничего не понимаю. У нас на Кавказе… Кстати, я давно собираюсь пригласить вас в Кахетию, Андрей Федорович. Кахетия — это сказка. Так когда-то сказала моя дальняя родственница царица Тамара. А она была самой красивой женщиной на воем белом свете. Самой красивой после Инги Весниной. Правильно я говорю, товарищ начальник? У нас в Кахетии есть закон: когда в дом входит гость, его целует девушка. Мы обойдем с вами тысячу домов, и нас будут везде целовать…

Начальник штаба подошел к Инге и, взглянув на нее, спросил:

— Вы где-нибудь еще видели таких балбесов, Инга Павловна? Уму непостижимо! Взрослые ведь люди… — Потом засмеялся: — Сотни раз они проводили меня на этой мякине, а я всякий раз попадаю на их крючок.

Он вышел. А в штурманской появился Юта, в реглане, руки в карманах, в зубах — трубка. Все встали и низко, почти до самого пола, поклонились:

— Здравствуйте, профессор!

Юта небрежно бросил:

— Привет, бездельники. — И протянул обе руки к Инге; — Мадам, выражаю искреннее сочувствие по поводу того, что вам пришлось разделять компанию этих людей. Представляю, как вы страдали!

Инга спросила:

— Где Алеша? Вы из рейса?

— Так точно, мадам. И разрешите вам доложить: это был необыкновенный рейс. На борту нашего аэроплана находилось двадцать юных спортсменок-гимнасток, красота и грация которых покорили весь экипаж. Нет, я не шучу. В жизни не видал ничего подобного. Огонь, а не девушки… Как козочки, прыгают от иллюминатора к иллюминатору, визжат от восторга, поют, смеются. Все им интересно, все им надо знать, всюду суют свои мордашки… Мы, ослепленные и пораженные невиданным зрелищем, дважды сбивались с курса… Вы понимаете? Командир корабля потерял голову в первую же минуту, а за ним и все остальные… Да вот и сам командир, мадам, могу вам его представить. Он, кажется, уже пришел в себя…

Алеша крикнул:

— Инга!

И так стремительно шагнул к ней, будто боялся, что она вот-вот может исчезнуть и он опять ее долго не увидит. На какое-то мгновение ему, наверное, стало неловко, он словно устыдился и своей стремительности, и радости, которую не мог скрыть, но потом все-таки обнял ее и поцеловал в висок.

Сергуладзе разочарованно присвистнул:

— Хо! В Кахетии встречаются совсем не так. Хочешь, Алеша, я покажу…

Юта сказал:

— Без дураков! Мы сами знаем, что делаем.

— А ты какая скрипка? — спросил Сергуладзе. — Почему пищишь, а не играешь?

Алеша устало улыбнулся Инге:

— Необычный рейс. Пассажиры изрядно нас измучили. Кто-то выдумал какой-то слет первых поварих общественного питания. Старушкам по шестьдесят, по семьдесят, а их — в самолет. Через полчаса началось: у одной — сердце, другую — тошнит, у третьей — барабанные перепонки…

— Огонь, а не девушки! — сказал Череднин, взглянув на Юту. — Сила, молодость и красота!

— Грешно смеяться над старостью, — заметил Юта. — Правильно я говорю, командир?

— Как козочки, прыгают от иллюминатора к иллюминатору.

— Не кощунствуй! — крикнул Юта. — Доживи до их лет, ты запоешь не такое.

— Пойдем, Алеша, — сказала Инга. — Пойдем, ты устал.

Проходил день за днем, а Ингу не покидало ощущение той обновленности, которая завладела ею в маленькой участковой больнице затерянного среди дождей села. Словно нежданно-негаданно подул свежий ветер и в клочья разорвал давно висевшие над землей мрачные тучи, когда-то закрывшие чистое небо. Стало светлее и стало легче дышать. Это и радовало Ингу, и пугало ее. Она не могла не замечать, что и Алеша становился другим. Куда девались его раздражительность, напряженность, которые угнетали обоих.

Раньше, бывало, он приходил с полетов если и не усталым, то каким-то поникшим, точно груз, давивший на его плечи, не давал ему возможности выше поднять голову, идти свободно и легко. Обычно он чуть ли не на цыпочках приближался к дверям Инги и подолгу стоял за порогом, прислушиваясь к тишине. Потом входил в ее комнату и, увидев Ингу, молча сидевшую на диване, присаживался рядом с ней. И тоже молчал.

Это были томительные часы. Они отдаляли их друг от друга. Отдаляли все больше и больше…

Теперь Алешу было не узнать. Если ему приходилось возвращаться домой позже Инги, он, еще с улицы завидев в ее окне свет, стремглав взлетал по ступенькам лестницы и кричал из прихожей: