Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

— Плевать ей на Россию! — крикнула Коринна. Она уже заметно опьянела, и ей все труднее было сдерживаться. — Плевать ей на Россию, — повторила она, протягивая руку за бутылкой. — Ей на все плевать, она и есть рак-отшельник. Слышишь, Арриго! Я говорю, что она и есть рак-отшельник… Превеликий боже, у меня никогда не было своих детей, но заставили бы меня бросить Джино и Винченцо! Разве эта женщина — мать? Скажите, разве эта женщина — мать?..

Она повернулась к Анне и стала рассматривать ее так, словно только сейчас впервые увидела. По щекам Анны бежали слезы, но Анна, кажется, их не замечала. Все так же сидела с закрытыми глазами, правое веко у нее дергалось, а между бровей глубокая складка стала совсем черной, точно кто-то провел по ней кисточкой с тушью.

На какое-то мгновение Коринна вдруг почувствовала острую жалость к этой женщине. Святая мадонна, разве на ее долю мало пришлось? Она и сейчас еще не совсем утратила свою красоту, а что ей дала эта красота, кроме страданий? Ни семьи, ни привязанностей, ни минуты настоящей радости — все полетело к черту с тех пор, как война ворвалась в ее дом и в пух и прах разметала все, чем она жила. К ней уже подкрадывается старость, а у нее ничего нет своего, нет и не будет, она так и помрет со страшной пустотой в душе…

«Почему ей и вправду не вернуться в Россию? — подумала Коринна. — Там ее сын, там все для нее родное, человек ведь не может забыть то, что когда-то вошло в его кровь. Ей и умереть будет легче у себя на родине, чем тут, где все чужое…»

Видит бог, Коринна думает так не потому, что хочет избавиться от Анны. Она не станет кривить душой и говорить, будто ей приятно жить с Анной под одной крышей, но выгонять ее она не станет. Ради Винченцо, конечно. Но разве эта женщина не понимает, что ни один человек на свете не может жить без родины?..

Коринна наклонилась к Анне, спросила:

— Ты почему молчишь? Ты слышала, что сказал Арриго? Они помогут тебе вернуться домой…

— У меня нет дома, — чуть слышно ответила Анна. С минуту помолчала, провела рукой по глазам и добавила: — Ты хочешь от меня избавиться? Так и скажи.

И сразу же то острое чувство жалости, которое Коринна испытывала к Анне минуту назад, исчезло, будто и не появлялось. Коринна даже удивилась: откуда оно могло к ней прийти? Разве она мало знала Анну! Сука она, паршивая сука, ее не жалеть, а презирать надо, ничего другого она не заслуживает!

Моррони, как-то угадав, что происходит в душе Коринны и стараясь притушить взрыв ее чувств, сказал:

— Винченцо нелегко жилось на свете. Все время чего-то искал, а чего — и сам, наверное, не знал… Да кто из нас чего-то не ищет? Мечемся, мечемся, а потом вот так, как он… И уже ничего не нужно…

— Он был настоящим трудягой, — тихо проговорил Джино. — Не все понимал так, как надо, но душа у него была добрая… Не плачь, Коринна, слезами горю не поможешь. Каждому свой черед…

— Почему не я, а он! — сказала Коринна. — Почему он должен был уйти раньше меня? Мне тут нечего уже делать, а ему можно было жить и жить…

Она упала головой на стол и впервые после смерти Винченцо заплакала навзрыд, забыв обо всем на свете, видя перед глазами только своего Винченцо. Она не причитала, не произносила ни слова, просто рыдала, в слезах выливая свою горечь души, всю боль, которую в себе носила. И знала, что никогда ее не выплеснет…

Еще в то время, когда Джино торговал цветами, он как-то сказал Анне:

— Хочешь, я покажу тебе виа Пикадилли — самую шикарную улицу Неаполя? Там живут одни миллионеры, в сравнении с которыми Мариотти — жалкий нищий…

Анне казалось, что она уже довольно хорошо знает Неаполь, но о виа Пикадилли она не имела никакого понятия. Где этот райский край, какое море огня горит под его небом?

— Пойдем туда сейчас же! — загорелась она.

И они пошли. Миновали кантину Паланти, оставили позади себя грохот портовых кранов и лебедок, потом, повернув вправо, пересекли колею железной дороги. Город еще не кончился, но высокие дома из стекла и бетона уже уступили место низким грязным лачугам, а улицы стали похожи на свалку — всюду истлевшее тряпье, кучи мусора, ржавые консервные банки, разбитые бутылки. Босоногие, полуголые мальчишки и девчонки стремглав носились среди этого хаоса запустения, визжали, кричали, дрались и плакали.

Анна подозрительно посмотрела на Джино:

— Это и есть твоя виа Пикадилли?

— Что ты! — засмеялся Джино. — Ничего похожего… Идем дальше.

Слева, где-то недалеко от них, шумело море. Отсюда его не было видно, но они чувствовали, что оно совсем рядом: стоило облизнуть губы — и можно было ощутить на них соленую влагу, а если прислушаться, нетрудно было уловить глухой шум прибоя. Да и небо здесь казалось синее, оно словно впитало в себя всю синь и нежность морского простора.

И вдруг впереди Анна увидела крутой, но невысокий обрыв, будто расцвеченный яркими флагами. Эти флаги — синие, красные, голубые, белые и черные — развевались на легком ветру, создавая впечатление, что там, у обрыва, на отмель села целая флотилия кораблей и теперь сигнальщики размахивают полотнищами, призывая на помощь.

— Что это? — удивленно спросила Анна.

— Виа Пикадилли, — сказал Джино. — Красиво? Только ты не думай, что это настоящие флаги. Это сушатся юбки и платья. Рвань, тряпье, но на виа Пикадилли ничего другого не носят. Понимаешь? Миллионерам плевать на дорогие вещи, они любят, чтобы их всегда продувало…

Чем ближе они подходили к обрыву, тем все больше Анна поражалась открывающейся перед ней картиной. Она видела Неаполь богатый и бедный, видела роскошные виллы и покосившиеся от старости хибары, знала, что в этом сказочно красивом городе живут разные люди — и те, кто швыряет на ветер миллионы лир, и другие, у кого за душой нет и ломаного гроша, — но она никогда не предполагала, что ей доведется увидеть такое…

Вдоль всего обрыва к ярко-синему небу поднимались дымки от костров и сделанных из ржавой жести печек — «миллионеры» готовили ужин. Тут же, у этих печек, валялись протухшие рыбьи внутренности, обглоданные кости, заплесневелые корки хлеба, пустые консервные банки, разбитые бутылки. Женщины кричали на ребятишек, поминутно давая им подзатыльники, а ребятишки, вопя от боли, срывались с места и мгновенно исчезали в каких-нибудь норах, вход в которые был занавешен тряпьем.

На Анну пахнуло таким смрадом, что она готова была бежать назад, но любопытство все же удержало ее, и она, цепко ухватившись за руку Джино, спросила:

— Эти люди тут и живут? В этих норах?

Джино присвистнул:

— Отель-люкс. Крыши никогда не протекают, никакой жары, вот только зимой бывает холодновато… Да это не страшно. Мауро говорит, что, когда холодно, у людей развивается аппетит. А когда есть аппетит и нет жратвы, человек становится веселее. Кто-кто, а Мауро это дело знает…