Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

— Такие красавцы. Да за вас…

— Уважь, Матрена Прокофьевна! — просит Самородов.

Все оторопело глядят на широкую пышную спину старшего повара, торжественно уносящую на кухню коробки с одеколоном, и только Савин растерянно привстает и тут же плюхается обратно, прижатый железной рукой Самородова.

— Денис Иванович! — молит Савин, и Самородов придвигает к себе тарелку с рыбой и начинает молча, ни на кого не обращая внимания, жадно есть.

Я вышел под тем предлогом, что нужно сходить на почту, узнать, нет ли писем. Сам я хотел отправить матери немного денег и дать телеграмму — последнее время она совсем завалила меня письмами — я не писал ей вот уже три месяца.

На пыльной улице поселка было много ребятишек и еще больше собак, в зимнее время ими пользовались для езды, и я уже имел прошлой зимой такое удовольствие. Собаки, конечно, везут очень быстро, но, когда не глядишь на собак, начинает казаться, что нарты бегут сами собою, механически.

Под обрывом удили рыбу, из одного бота вытягивали огромную, килограммов в пятьдесят, чавычу. Я дождался, пока ее вытянули, огромную, с утолщенным сизым брюхом. «Наверное, икрянка», — подумал я, отправляясь дальше. У бани по-прежнему суетилась горбатая фигура дяди Аксена, теперь там у дверей уже выстроилась порядочная очередь, и желавшие помыться нетерпеливо покрикивали, поторапливали тех, кто мылся. Солнце едва-едва свернуло с полнеба, впереди были еще и длинный летний остаток дня, и короткий, по-северному, прохладный вечер, когда мы будем возвращаться на свой пикет и над рекой будут разноситься наши голоса.

Я подхожу к почте, к домику, в котором расположены все «ведомства» Козыревки: сберкасса, поселковый Совет, контора рыбкоопа, контора мастерского лесоучастка № 19 и, наконец, почта.

Я обхожу весь домик кругом, читая вывески и удивляясь огромным вывороченным пням, наваленным грудой неподалеку от домика. Курица с белыми пушистыми цыплятами яростно разрывает землю и отчаянно квохчет, а над нею на пне сидит большая старая кошка и, напружинившись, пристально глядит на цыплят, поводя круглой усатой мордой. Я шикаю на кошку и вхожу на крыльцо. На почте пожилая женщина в яркой косынке отдает мне несколько писем. В ответ на мой вопрос о книгах женщина в косынке неласково отвечает, что книгами в Козыревке торгует магазин рыбкоопа, а здесь только журналы. И она, порывшись где-то внизу, у пола, выбрасывает передо мной на стойку несколько прошлогодних «Огоньков», два «Театра» за шестьдесят четвертый год, «Музыкальную жизнь» № 4 за шестьдесят пятый, еще «Советскую женщину», «Овощеводство» и два «Дальних Востока» того же года. Я пожимаю плечами, нехотя перекидываю страницы «Советской женщины».

— Смотреть не разрешается.

— Что? — не понимаю я.

— Весь товар испортили. Все перелистывают, и никто не берет, пальцами захватали, после вас кто будет брать?

— Ну что вы, — говорю я, искоса разглядывая узоры на косынке. — Я так давно искал эти журналы.

Женщина в косынке подозрительно смотрит на меня, когда я подаю ей деньги, она даже забывает их пересчитать, потом спохватившись, долго роется где-то под прилавком и протягивает мне несколько научно-популярных брошюр, среди которых «Сердце ребенка» авторов О. Д. Соколова-Пономарева и В. П. Бисярина, «Предупреждение плоскостопия» автора А. В. Чоговадзе, «Берегите глаза на производстве» Б. А. Клейбса.

Два дня назад мне в глаза что-то попало, наверное, песок, и я почти сутки не спал, глаз так слезился, что я уже думал, что он вытечет. Самородов долго со мной возился, промывая мне глаз крепким чаем, выворачивая верхнее веко.

Я с интересом листаю брошюру, тут много цветных иллюстраций, и я засовываю ее отдельно, в карман пиджака. Остальные я связываю вместе шпагатом, который мне предлагает женщина в косынке, и прощаюсь.

— Будьте здоровы, — озадаченно отвечает она и задумчиво сообщает: — У нас тут долго валялось «Акушерство», да вот куда-то исчезло, никак не найду.

— Да, это очень жаль, — говорю я от двери.

— Скоро будет почта. Заходите, — женщина в косынке теперь почтительно говорит мне «вы». Кроме того, она заметила мой интерес к узорам на ее косынке и кокетливо ее поправляет на своих прямых и жестких волосах. В ее возрасте это выглядит забавно, и мне хочется купить у нее что-нибудь еще.

— Благодарю вас, обязательно.

Я медленно иду по поселку с тяжелым свертком под мышкой, на противоположной стороне втаскивают в дом через окно зеркальный шкаф, у здания школы играют в волейбол, а вот, насвистывая, подросток несет на плече бензомоторную пилу «Дружба». Рычит трактор. Проходят лесовозные машины. Жизнь поселка вся на ладони, и не нужно заходить в дома, чтобы узнать, что творится за стенами. Кстати, здесь никогда не закрывают дверей и в любой дом можно войти когда угодно. О воровстве и о ворах здесь не слышно, и милиционеров здесь совсем нет. На всю долину Игрени их пятеро, и все они в Синей бухте, в устье Игрени.

У многих домиков дымят летние печи — прямо на улице женщины готовят еду и переговариваются, делятся новостями и заботами. Когда проходит автомашина, весь поселок затягивает сухая и стойкая пыль, начинаешь чихать.

Я иду, и мне весело, я один среди пыльного поселка, где вместо спирта продают одеколон и в котором, к удивлению, сегодня нет ветра, и потому особенно душно, и особенно долго висит пыль, когда проходит очередная машина. Этот несчастный страдалец не сумел испортить мне настроение, хотя и обозвал меня амебой, инфузорией и бог знает какой паскудой. В самом деле, кто же я? Гражданин великой страны, честно умножающий ее богатства? Собственник, накопитель? Какая все это чепуха! Хорошо, конечно, заработать денег, вернуться домой, купить подходящее жилье с отоплением, одеться, жениться на честной, помоложе. Тогда можно подумать и об институте. Хорошо, когда есть шея, на которую можно сесть. А матери надо дать роздых, хватит ей горбить, пора и ей отдохнуть. «Собственнические инстинкты, продукт сорока семи лет»? А сам он разве не продукт сорока семи лет, этот матерый страдалец? Другое дело Самородов, и тот, конечно, любит поговорить, повитийствовать, пофилософствовать, у русского человека это, видать, в крови. Но Самородов страшно естественный человек во всех своих взглядах и привычках, и рисовки в нем нет ни капли, и сачковать он не любит и в других этого не терпит. Иногда мне ужасно хочется его похвалы, его одобрения, но большей частью у меня получается наоборот — как раз в его присутствии я особенно неотесанный и неумелый, у меня все из рук валится.

Дошагав до конца поселка, я поворачиваюсь с твердым намерением вернуться в столовую. Прогулка вытряхнула из меня остаток цветочного хмеля, и я почувствовал, что здорово хочу есть. От тарелки горячего борща я бы сейчас не отказался. Я сворачиваю в сторону, спускаюсь с обрыва к реке и, выйдя из-за красной гранитной скалы прямо к тому месту, где мы остановили лодку, вижу на месте всю бригаду.