Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

— И все-таки ты с дерьмом, — говорит он.

— Все с дерьмом, — тут же говорю я. — И ты тоже.

Он думает и соглашается и опять тянет ко мне стакан.

— Не могу, Толька, — мотаю я головой.

Устюжанин смеется, поднимается и, обращаясь к соседнему столу, говорит:

— Эй, братва! Давай выпьем вместе за добрую погоду, за хороших соседей.

Терентьев встает, делает шаг к нашему столу, его легко отстраняет Козин, он высоко держит стакан, где-то на уровне лба. Он говорит, слегка всхлипывая, и глаза у него сухие, как пыль.

— Други мои, граждане, выпьем за тех, на ком держится все на земле! За рабочего человека. Выпьем этой святой бурды. — Козин встряхивает стаканом, и в глазах у него горит желтый огонек, теперь глаза у него горячие и насмешливые. Все пьют, и Козин, разгоряченный своими словами и верящий в их силу, спрашивает меня: — А ты?

— Мне уже хватит, позавяз.

— За это ты можешь выпить.

Мы некоторое время молча глядим друг на друга, и он меня просит глазами, чтобы я выпил и не портил ему настроения.

— Хорошо, — говорю я. — Черт с тобой! За это я могу выпить.

— Правильно, — неожиданно скрипит он зубами. — Правильно, гаденыш, за это ты можешь выпить.

Очевидно, ему не понравилось это мое «черт с тобой», и я по-прежнему гляжу ему в лицо, не в глаза, а именно в лицо, потому что глаза его я не вижу, они словно расползлись по всему лицу, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не засмеяться. Козин, бледнея, опускает стакан на стол и медленно встает, и Толька Устюжанин тоже опускает руки на край стола и тоже готов вскочить, а Самородов вместе с табуреткой чуть отъезжает от стола — скрип ножек табуретки по полу разносится громко. У Козина в кургузых и коротких пальцах вздрагивает молочная жидкость. С каким наслаждением и облегчающей радостью я бы ударил его в лицо коротким, неожиданным ударом левой, у меня даже ладонь зачесалась. Левая у меня очень сильная, я два года занимался в армии боксом и специально работал преимущественно левой, чтобы развить ее. И кроме того, я с первого разговора, с первой встречи ненавижу этого человека, и Козин, чуткий как кошка, успевает перехватить мой взгляд, он легонько отталкивает от себя стол и говорит изумленно:

— На кого он поднял голос, ничтожество, нет, только подумать, на кого поднял голос! Да я же растолку тебя в порошок, развею — весь мир чихать будет. — Он глядит на меня, оглядывается на других, вспоминает Джавахарлала Неру, священные воды Ганга и вдруг орет, отталкивая от себя Ваську Мостовца:

— Пу-у-устите-е-е, гады!

Его не пускают. Когда он опять рванулся ко мне с криком: «Пусти-и-ите!», — я делаю шаг ему навстречу, и мы встаем друг против друга, я слегка отставляю ногу назад для упора и прикрываю правой рукой верх живота. Раньше, когда приходилось слышать о любви с первого взгляда, я не верил, а вот теперь я бы мог точно сказать, что в жизни бывает и так. Я ненавижу этого незнакомого мне человека, как он ненавидит меня. Я ведь сразу почувствовал его неприязнь и не мог найти ей объяснения. Это сидит где-то глубоко внутри. Я не знаю, почему Козин выбрал именно меня, ведь мог же он не заметить моего нежелания пить, но я знаю, что мне нельзя сейчас уступать. Я не хочу потакать его блажи распоряжаться всеми и подчиняться ему, как Мостовец, ведь не любят его за что-то ребята, а Мостовец, тот просто его боится — между ними тоже не видно ни дружбы, ни привязанности.

Козин глубоко и часто втягивает воздух и вдруг спрашивает:

— Книжки читаешь, да?

— Читаю, конечно. Интересные — читаю, — улыбаюсь я, начиная чувствовать непослушно твердевшие губы.

— Грамотный, говоришь, да?

— Есть немного.

Мы следим друг за другом, за каждым движением, и все следят за нами, и мне жалко его: я вижу, что ему скучно, он продолжает хорохориться лишь для виду.

— Выйдем, — требует неожиданно Козин, у него неподвижное тяжелое лицо, все в поту и в морщинах.

Он кивает на дверь, и я сразу соглашаюсь.

— Идем, если тебя интересует моя биография.

— Хватит, — вмешивается Самородов. — Поговорить охота, садись за стол. Вон с нами.

Он подходит ко мне, берет за плечи и подталкивает к столу. Козин некоторое время медлит, затем тоже садится. Он показал себя и доволен, что так все кончается. Савин и Чижиков Венька дают ему место, Самородов и Устюжанин садятся рядом со мной, а Васька Мостовец становится за спиной у Козина. Все наливают, и Устюжанин предлагает:

— Давай мировую, хлопцы, чего вам цапаться?

— Подожди, — прерывает его Козин. — Не лезь, хвост прищемлю.

— Полегче, дядя, — хмурится Устюжанин, но больше не вмешивается и лишь рассерженно поблескивает глазами из-под больших неровных бровей. Уже в следующую минуту мне опять начинает казаться, что кругом никого нет, кроме меня и Козина, мы сидим друг против друга и пялим друг на друга глаза, и мне начинает казаться, что я участвую в скверном спектакле. Хмеля у меня как не бывало, да и Козин не пьян, я вижу это по глазам, по ухмылке, и я сейчас все-таки никак не могу понять, что он за человек и что ому надо, и чувство, что мы совершенно одни, заслоняет все окончательно, и опять мне все сильнее хочется через стол ударить в ухмыляющуюся, противную до тошноты физиономию Козина или опрокинуть на него стол. Самородов начинает разговор, и это меня удерживает в самый последний момент. Это, наверное, оттого, что я чересчур много выпил.

— Значит, идейный, говоришь? — спрашивает Козин, кривя нижнюю губу, отчего выражение его лица становится совсем уж омерзительным, и я в тон ему отвечаю:

— А ты думал как?

— Значит, ты идейный, старше себя уступить не можешь, а мы грязь?

Я пожимаю плечами, нахожу его зрачки, глубокие и холодные, и по-пьяному откровенно, насмешливо улыбаюсь ему в лицо.

— Не понимаешь?

— Не понимаю, — отвечаю я. — Да и никто не понимает, по-моему. Почему я должен быть похожим на тебя? Или подстраиваться? Я ведь не набиваюсь к тебе в сыновья.

Васька Мостовец за спиной у Козина все глядит как-то боком в сторону и силится что-то сказать, мне кажется, что он хочет меня предостеречь, он тяжело дышит, шумно втягивает в себя воздух и все смотрит и смотрит в сторону. Козин недовольно косится на него, и Васька Мостовец затихает.

— Ладно, не понимай, раз не хочешь, — неожиданно спокойно говорит Козин, и Васька Мостовец отступает от него шага на два, прижимается спиной к стене. — Черт с тобой, не хочешь, не понимай. Раз так, мне одно вот скажи, чего ты хочешь в жизни?

— С чего это вдруг? — неожиданно для себя буркаю я.

— Что такое жизнь, голубчик? Ты задумывался над этим? — вкрадчиво спрашивает Козин. — Кажется, это процессы сгорания, обмена и тому подобное. Тогда ты амеба.

— Пускай амеба. Да что ты пристал в самом деле? А дальше что?