Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

Одним словом, я не сдал комнаты молодоженам. Я еще, правда, забыл сказать, что я работаю на заводе отопительного оборудования формовщиком и поэтому не так уж много бываю дома; живу я в центре, а работаю в полутора часах езды. Галка говорит, что мне надо найти работу поближе, и я соглашаюсь. Надо, конечно, надо.

Я прикручиваю кран, пытаясь хоть немного утихомирить его, но мне плохо удается — визг переходит в фырканье и потом неожиданно в рев. Я морщусь, стучу по крану, пока в стену не начинает ожесточенно колотить мой глуховатый сосед — подполковник в отставке. Теперь он на пенсии, имеет на двоих четыре комнаты и редактирует какие-то досаафовские издания.

Я, улыбнувшись, постучал ему в ответ и завернул кран; это его, наверное, жена заставила, сам бы он ни за что не услышал.

Я ходил с полотенцем через плечо по просторной кухне и заглядывал во все кастрюли: чего бы поесть? Были бы деньги, можно бы пригласить Галку куда-нибудь в кафе, не каждый ведь день бывает суббота. Но денег нет, и у Галки сегодня какие-то практические занятия. И субботний вечер мне предстоит провести в мрачном одиночестве. А до этого еще нужно сварить макароны и выгладить брюки.

Я вспоминаю, что на днях ожидают приезда Степки Тулузина, и мне становится еще грустнее. Не я виноват, что еще в том возрасте, когда малую нужду не стыдятся справлять при всех, тут же под кустиком во дворе, я уже глядел на своего ровесника, пухлощекого Степочку Тулузина, влюбленными глазами. А моя покойная мать всегда говорила, что из меня ничего путного не получится. Может быть, она была права, а может, и не права, но опять же я не виноват, если моя мама ходила к Тулузиным убирать квартиру и стирать белье, а у Степочки были красивые игрушки. Мы с мамой жили одни, а Тулузины платили хорошо. Хоть война и кончилась, было трудно: отец пропал без вести, а мамина зарплата была мала.

Помню, как однажды, когда я, увязавшись с матерью к Тулузиным, попытался потаскать за хвост Степочкиного коня с розовой гривой, мать Степочки, высокая блондинистая дама, всегда жаловавшаяся на свою печень, строго заметила моей матери, что на улице полно всякой заразы и она не может позволить трогать игрушки сына кому бы то ни было, и тем более грязными руками: сейчас столько болезней кругом, а бедные дети так восприимчивы… Я видел, как мать кивнула, соглашаясь, и выпустил хвост коня с розовой гривой.

Мать страдала сердцем, и ей было трудно работать, она ходила тяжело переваливаясь. И, возвращаясь от Тулузиных, долго отдыхала, сидя на продавленной кровати как оплывшая груда: у Тулузиных была большая квартира с паркетными полами.

— Что там Степочка делает? — спрашивал я беззастенчиво и жадно, потому что после случая с бело-розовым конем никогда больше не ходил с матерью к Тулузиным.

— Да что ему делать, — всегда неохотно и зло отвечала мать и всегда примерно одними и теми же словами. — Что ему, растет захребетник для нашей сестры. То ему не хорошо, это дай, то убери!

Бедная мама! Она всю жизнь проработала дворничихой и любила сильные слова и энергичные выражения.

Я знаю, что Степка заканчивает университет и, кажется, его оставляют при аспирантуре. Меня это нисколько не трогает, хотя я работаю всего только формовщиком на заводе отопительного оборудования. При желании и я смогу учиться, я хорошо окончил десятилетку, и институт от меня не уйдет. А Степке и в детстве, когда ему случалось чем-нибудь отличиться, учителя и знакомые говорили, что он умница, весь в отца. Он и вправду учился отлично, а Тулузин-старший действительно большой ученый, и тут ничего не попишешь. Я улыбаюсь своей прежней наивности: теперь-то я знаю, что все в жизни не так уж просто и розово, как это казалось в детстве.

Я нахожу наконец остатки макарон в пакете (кто их мог засунуть так далеко в угол шкафа?) и засыпаю в воду. Вода уже кипит и сразу же поднимается пышной белой шапкой, и я ощущаю густой запах заварного теста. Ужин есть, вот только бы найти соль. Я нахожу соль и остатки сливочного масла. Масло подпортилось, я огорченно нюхаю его и думаю, что без женщины в доме трудно. Мама всегда все помнила, и у нее никогда не портилось масло, а соль всегда оказывалась на месте. И деньги у меня уходят неизвестно на что, а женщины, они умеют жить, и моей зарплаты вполне хватило бы нам на двоих.

Эх, черт, надо все-таки начать готовиться в институт! Галка все время твердит про институт, при каждой встрече. Вон Степка небось прикатит сейчас, шик-модерн — столичный житель. Высокомерия у него и раньше хватало, а сейчас на нас и смотреть небось не захочет.

Я ем макароны с горьким маслом и выхожу на улицу, во двор, где за длинным дощатым столом уже «забивают козла» любители этого популярного вида спорта, а рядом мальчишки гоняют футбол, сплетаясь порой в оглушительно орущие клубки. Завидев меня, они подкатываются ко мне все скопом, ставят недалеко от меня мяч и хором просят:

— Вань, ударь!

Я немного ломаюсь для солидности, потом разгоняюсь — и свободно, стремительно бью по мячу и вижу, как он уносится вдаль, через двухэтажный дом, и футболисты начинают оживленно обсуждать мой удар, и мне лестно, что я до сих пор считаюсь одним из лучших нападающих нашего двора.

— Слушай, Вань, ты как носок — вытягиваешь или поджимаешь? — спрашивают меня, и я смеюсь и тоже спрашиваю:

— Как это «поджимаешь»? Зачем? — И при этом гляжу сверху вниз на задиристого чубатого футболиста Генку, грозу всего нашего квартала.

— Ну, ты не задавайся, — угрюмо басит он и гордо отходит, командуя: — Эй, мяч на игру! Жива-а!..

Я, улыбаясь, слежу за ними; мне страстно хочется погонять мяч, и я опять улыбаюсь. Кто-то выходит из нашего подъезда. Я оглядываюсь, вижу, что это мой сосед — подполковник Аркадий Аркадьевич, он прикладывает руку к козырьку.

— Здравствуйте, Ваня, — говорит он и останавливается. Я уже знаю, что мне сейчас предстоит тонкий, интеллигентный разговор насчет шума и Аркадий Аркадьевич будет заходить откуда-то очень издалека, приближаться к главной теме исподволь и ничего прямо не скажет.

Мне нравится подполковник и нравится его манера разговаривать, и я с любопытством жду, тем более все равно мне нечего делать, денег нет, Галки нет, идти без денег некуда.

— Знаете, Ваня, в сорок втором, когда мы были под Орлом, меня контузило. Снаряд, вернее, мина разорвалась далеко, но взрывная волна едва не пробила мне барабанные перепонки… Это, вы знаете, Ваня, ужасное чувство…

Он выжидающе глядит на меня, и я весело киваю:

— Понимаю, Аркадий Аркадьевич, действительно ужасно.

— Да, шум всегда действует на человеческий организм вредно. Мне недавно принесли рукопись брошюры — шум на улицах города и его… эрэр… простите, и его вредные последствия для здоровья человека.