Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

Никогда, ни раньше, ни после, игреньские лесорубы не слышали такой речи; объясняя вначале причину своего опоздания, Вениамин Петрович сказал о недостаточном соблюдении правил пожарной безопасности многими рабочими и, взглянув в сторону Архипова, назвал его имя — трактор при последнем осмотре оказался без искроулавливателя. Главный инженер не называл Головина, но все сразу поняли, что речь пошла о нем. То, о чем рассуждали не вполне ясно, о чем говорили не совсем уверенно, как-то сразу выплеснулось открыто и прямо, и у многих от этого прошла сонливость и глаза начали озадаченно поблескивать. Маленький человек, плечи и голова которого еле виднелись из-за трибуны, бросал в зал фразу за фразой, факт за фактом своим звучным голосом; все или почти все перестали замечать его маленький рост, и Вениамин Петрович сам чувствовал, что он сейчас говорит хорошо и убедительно и что его слушают с одобрительным вниманием; всегда осторожный и сдержанный, он ощутил приближение того предела, за который он почти никогда не рисковал переступать (вернее, до сих пор — никогда), и ему от этого было непривычно, он уже понял, что сегодня скажет все, ведь надо же когда-то показать себя во весь размах. Головин тут либерализм развел, какие-то сомнительные идеи от молокососов слушает, вот как раз и надо дать бой, пусть и в области об этом узнают. Он говорил, и в то же время в нем шла утомительная и сложная работа, он как бы шел по острому лезвию, разделившему два разных пространства, стараясь не покачнуться ни в ту, ни в другую сторону, и от этого его захватили острые и непривычные ощущения, и, чтобы сосредоточиться, с ними приходилось, в свою очередь, бороться.

— Я знаю, товарищи, после этого мне трудно будет работать с Трофимом Ивановичем, но я коммунист и скажу все. — Он оглядел тускло сливающиеся от слабого освещения и табачного дыма лица в зале, помедлил и продолжал: — Не примешивается ли в планы Головина нечто личное? Все мы знаем: человек слаб и может ошибаться, главное — вовремя заметить и удержать. Я часто задумывался, мне порой казалось, что Головин очень много сил отдает чему-то лишнему, постороннему, словно все время хочет обратить внимание на себя, поднять вокруг себя нездоровый шум. Мне кажется, что и отношения Трофима Ивановича с некоторыми молодыми рабочими носят несколько нездоровый характер. Разумеется, я отдаю должное широте ума Трофима Ивановича, но подчас он мне кажется фантастом. Мы еще не настолько богаты, чтобы позволить себе жить с таким размахом, еще то время не наступило. И потом, ей-богу же, товарищи, что у нас здесь — рабочее собрание или сессия Верховного Совета СССР?

— Что вы нас уж такими пешками считаете? — сказал Александр. — Верховный Совет тоже не с потолка решения и законы принимает.

Почкин удивленно остановился, повернул голову в ту сторону, откуда раздался голос, но отвечать не стал; как бы подчеркивая, что неожиданный выпад из зала не заслуживает никакого внимания, он продолжал говорить дальше; не упоминая о проекте и планах Головина, он разгромил их прежде, чем многие поняли.

В отличие от Головина он говорил о простых, до зарезу нужных вещах, о необходимости повышения заработков, о недостатке запасных частей для машин, о ремонте бани, об изношенности машинного парка, о необходимости замены старых машин новыми, и поэтому в зале медленно и неуклонно нарастало одобрение, и это понимали и в президиуме, чувствовал это и Почкин. В конце концов все знали, сколько сил отдает главный инженер делу, не виноват же он, что в некоторых вопросах расходится с директором, да он не пытался свалить на кого-нибудь ответственность за неурядицы, он лишь указывал на недостатки и призывал подумать в первую очередь именно о них.

— Правильно, Вениамин Петрович! — раздалось из глубины зала, где табачный дым был особенно плотным и отсвечивал зловещей зеленью. — Здесь уже говорили — из мечты супа не сварить.

— Тише!

— Чего там! Правильно говорит! Что мы — леспромхоз или институт? Нам хотя бы свои дела разгрести, и без того сыты по горло, пузыри пускаем.

Главный инженер поднял руку.

— Тише, товарищи! И то нужно и другое. Но, хочу я подчеркнуть, отправляясь в дорогу, человек должен хорошо снарядиться, и вот тут-то…

Он разделил людей на реалистов и утопистов, сказал, что мир подчинялся и подчиняется законам реальности и без реального, трезвого взгляда на вещи можно завалить выполнение плана и потерять знамя обкома и облисполкома.

— Вместо совершенствования своих трудовых навыков некоторые молодые рабочие начинают искать пути полегче, — сверкнув глазами, сказал Почкин, сам чувствуя, что начинает уставать от долгой речи и напряжения и что пора остановиться, не ожидая, пока впечатление начнет притупляться. — Нужно серьезно разобраться, что за этим стоит. Группа трактористов во главе с тем же Архиповым носится с новой и, по-моему, слишком преждевременной утопией о чем-то вроде самоуправляющегося участка, а ведь давно известно, что, протягивая руку к логарифмической линейке, нужно выучить хотя бы таблицу умножения. Вспомните, как тот же самый Архипов чуть не угробил лесовозную машину! И все по одной причине — обратить на себя внимание. Я не говорю…

— Ерунда! — раздался глуховатый голос Глушко. — Я, например, думаю иначе, Вениамин Петрович.

Почкин, не поворачивая головы, стоя неподвижно и сосредоточенно, сказал:

— Я кончаю, и позвольте мне, товарищ Глушко, остаться при своем мнении. Все наши силы должны быть брошены в данный момент на выполнение плана.

Александр, давно сжимавший кулаки в карманах, вскочил на ноги.

— Гринцевич, прикинь пару минут!

— Хватит!

— Полночь скоро — с ума сойти.

— Да пусть скажет.

— Хватит! Наговорили сорок коробов. Завтра не отдыхать, работать.

— Я не буду говорить длинно. Две-три минуты. Я только хочу сказать, что мы не против бригады, но наше предложение об участке пусть все-таки рассмотрит партком — собрание действительно пора кончать. Вениамин Петрович говорил много и красиво, я так не умею. А вот приведенные им факты только оболочка правды. Не верю я ему, слишком он кругленький, как куриное яйцо. — Растерянно переждав неожиданный всплеск смеха в зале, Александр, глядя сверху вниз на затылок Афони, шевельнул руками, затем торопливо спрятал их за спину. — Есть правда, Вениамин Петрович, а есть видимость правды. Пусть будет бригада, но такая, где мы сами все… Нам не надо учетчиков, механиков и прочих, людям верить надо, мы требуем, чтобы нам верили.

— Правильно-о! — тотчас выкрикнул Афоня Холостяк. — Пусть в парткоме обмозгуют, а потом решим на другом собрании.

— Товарищи!

— Что? Опять сначала?

— Вношу предложение. Нерешенные вопросы перенести на очередное собрание.