Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

Ирина, слушая, чувствовала себя маленькой и счастливой, она не могла рассказать ему всего, такому большому и родному человеку, ведь как она боялась идти домой, как ждала вечера, его возвращения с работы, и придумывала объяснения, готовилась отчаянно защищаться; и теперь, глядя в добрые, грустные, понимающие глаза, она растерялась; она увидела не отца, а еще не старого совсем человека и увидела, что он одинок.

— Папка, родной, ну почему у тебя такие глаза грустные? Мы будем всегда вместе, мы говорили с Сашей. Ты не против?

Она заглянула ему снизу в лицо и сделала это как в детстве; он вспомнил, как носил ее на руках и покупал плюшевых зверей, книжки с картинками.

— Давай ужинать, — сказал он, стараясь отвлечься. — Что у нас на ужин? По такому случаю можно бутылочку поставить, его пригласить. Как-никак он сторона заинтересованная, да и такое дело, если по-хорошему, один раз в жизни случается.

Она смотрела испуганно и выжидающе.

— Как ты сейчас на мать похожа, — невольно вырвалось у него. — Что ты, маленькая… С матерью мы всегда тебя так звали. Годы-то, годы летят безбожно, ты этого сейчас не поймешь.

Он замолчал.

— Папа…

— Ладно, иди, Ирина, иди, все в порядке вещей. Сейчас нам нужно собраться и поговорить, а я пока за вином схожу — не будем нарушать обычая. Иди…

Через час, когда Головин возвращался назад, по дороге ему встретился механик, потом мастер, — пришлось на ходу решать хозяйственные вопросы; уже начинало темнеть, и он наткнулся на пьяную Марфу Раскладушкину, беседовавшую сама с собой, хотел обойти ее стороной, но она уже заметила его и подошла, почему-то приседая и покачиваясь.

— Мое почтеньице, товарищ директор, Трофим Иванович, — сказала она нараспев, — да-ра-а-гой человек.

— Что тебе, Марфа? — спросил он, слегка отстраняясь. — Ты короче, некогда мне сейчас…

— Я не умею короче, — она мучительно икнула. — Всем вам, мужикам, короче! А если вы моего выродка не… если вы — советская и партийная власть… вы его…

— Говори яснее, ну что ты набралась, язык не ворочается.

— У тебя после такого тоже не заворочается. Бил сегодня, вот я пошла, напилась. С горя, Трофим Иванович, утробой своей поклянусь, с горя. А я культурная женщина, завклубом была, в «Грозе» Катерину играла. Что он со мной сделал, паразит несчастный? Да вы же никто не верите мне, — сказала она внезапно совсем тихо. — А я ведь не виновата, что родить не могу, не семенная я… Ты послушай, Трофим Иванович, я тебя уважаю, я-то, грешная, думала сначала, не во мне дело, в нем, ну и повело меня вкривь да вкось, а когда убедилась да опомнилась, себе не рада. Остановиться не могу, он меня лупит, а я назло, хоть в землю, говорю, вколоти, все равно теперь жизнь пропала. Не семенная я, Трофим Иванович, — Марфа всхлипнула, повысила голос. — Вот и сейчас выгнал, оскорбил, ты такая и сякая, говорит. Я тебе, немазаная… Хам и есть хам…

— Марфа…

— Вот я и говорю… Подам на тебя, проклятого, в суд. А он — бац! Видишь? — приподняла она подол, и Головин невольно оглянулся.

— Ты пьяна, Марфа, — поморщился он, — ну нельзя же так, я мужчина все-таки…

— Нет, ты посмотри, куда бьет, подлец!

— Марфа, я тебе не врач… Да и темно уже, закройся, все равно не видно. И неприлично. Сходи к врачу, попроси, если хочешь, он справку напишет. Разойдитесь вы, наконец, перестаньте друг друга мучить. Что вы людей смешите? Не жалко тебе его, себя пожалей, нельзя же так.

Женщина пьяно расхохоталась, обложив крепким матом всю вселенную.

— Разойдитесь, как же! Он меня в негодное молачо превратил, кому я теперь нужна? Не дам я ему развод, мне надо, чтобы меня любили, я без этого не могу. Я мучаюсь, и он пусть мучается, не дам я ему развод, как же! — она близко и ищуще заглянула Головину в лицо и неожиданно пропела: — Все вы… проститутки в шта-анах!

— Дура! — пробормотал Головин, глядя, как она удалялась, то и дело припадая к изгороди и хватаясь за нее. — Черт-те что… Придется поговорить с Мефодием, вот еще наказание божье, ведь уже и не молодые, а толку не прибавляется.

Он подошел к дому, когда совсем стемнело, радуясь, что отделался от липкого и тягучего разговора с пьяной Марфой; вытирая ноги у крыльца, он думал, что, наверно, его ждут, подвернуло некстати черта в юбке.

Подняв глаза, он увидел на освещенной занавеске две тени лицом к лицу, слишком близко друг от друга. Медленно отвернувшись, он вздохнул, можно было не торопиться и побродить подольше, все идет как надо. Осторожно поставив принесенные бутылки на крыльцо, он вытер лоб и медленно, твердо ступая, повернул обратно.

Потом кругом спокойно и монотонно шумела тайга, он шел по неровной дороге, ни о чем не думая, просто шел и шел, словно погружался в непрерывный, успокаивающий шум, и только минут через пятнадцать свернул в сторону и лег под широкую громаду старой ели, было свежо и сухо; ощупью вытащив из-под себя несколько шишек, он отбросил их в сторону, и они исчезли в темени беззвучно и бесследно, — от этого лишь больше увеличилось странное ощущение покоя; может, только сейчас он почувствовал в полную меру, какой большой и трудный путь позади, но это была не усталость, кажется, лишь ее предчувствие.

Сейчас он не думал о тайге, о выступлении главного инженера, в котором прозвучал открытый вызов, о своем проекте, отправленном неделю назад в Северогорск. Думал о том, что он уже пожилой человек, об Ирине, что ей надо шить осеннее пальто — старое стало мало, и давно пора заняться ремонтом — полы совсем рассохлись, нельзя спокойно сделать шагу. Ну вот, думал он, как-то совсем не так получилось, вероятно, от этого парня и внуки у него будут этакие неизвестные, маленькие люди, и опять начнется новый круг, и надо ко всему привыкать, хотя само по себе это непостижимо: у Ирины дети! А если с другого бока, то отчего бы им и не быть, парень здоровый и сильный; он вдруг вспомнил, как Александра вытащили почти мертвого из воды и, раздев до последней нитки, отхаживали и как из него пошла вода. «Нельзя так, — сказал он, обрывая себя. — Нехорошо об этом думать и так все видеть, не он, так кто-нибудь другой, в этом и заключается, очевидно, жизнь. Конечно, на мудрый, стариковский взгляд, можно бы повременить, подождать, а в жизни всему свой срок, и думать вот так и находить друг друга. Пожалуй, Почкин тогда на собрании верно подметил, у меня в характере есть нечто такое нереальное, всегда я что-то не к месту делать начинаю и от этого никогда успеть не могу».

Головин перевернулся на спину, только в одном месте проглядывало небо, совсем крохотный светлый клочок; он сел, отряхивая брюки от хвои, затем торопливо выбрался из-под ели, вышел на дорогу и зашагал к поселку.