Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

— Кроме меня, никого, Трофим Иванович.

— Вижу. Так, значит, Гаранин? Да, Лиза, будь добра, принеси воды.

Девушка вышла. Головин поднял трубку телефона, потер ею висок; в голове звенело, ни на минуту не умолкал в кабинетной тишине голос огня, и Головин некоторое время ошалело смотрел на трубку, не понимая, зачем снял ее. Потом вспомнилось имя Гаранина, и Головин подумал, что опять будет разговор о плане, да люди же не каменные, тоже две недели без сна и отдыха, и лесу сколько пропало. Это же преступление. Новшество за новшеством в науке и технике, а лето наступит, опять полыхает тайга…

Он не заметил, как задремал; из разжавшихся пальцев выползла трубка и стукнула о стол. Он испуганно открыл глаза. Что? Да, Гаранин… Надо звонить, что-нибудь не так. Безынициативность, бесхарактерность и прочее; наверное, Кузнецов уже доложил свои соображения, или не понравился проект… Утопия. А впрочем, черт с ним, зачем ему думать об этом так, словно проект отвергли вчера, а не десять лет назад.

Вызвав телефонистку, он попросил соединить с Северогорском, и скоро возник голос Гаранина, далекий, тихий, отчетливый.

— Здравствуй, Головин! Ты?

— Здравствуйте, Кирилл Петрович. Слушаю вас.

— Сообщи, пожалуйста, как дела? Нужна помощь? В верхних районах пожар, кажется, на спад пошел — можем людей немного подбросить.

— Спасибо, Кирилл Петрович, у нас тоже к концу идет. Ветер помог, похоже, дождь собирается.

— Ага… Ну, держись. Есть для тебя новость, познакомился с проектом. Зря ты столько молчал. Многие отзываются одобрительно. Слышишь, из ЦК звонили, ты что же, и туда отправил? Говорят, очень много полезного… Ты, брат, в самую точку попал, передаем в Совет Министров РСФСР, в специальную комиссию. Слышишь? Алло, Головин…

— Да, да… Слушаю вас.

— Через полмесяца назначено обсуждение, к двадцать пятому августа ждем тебя. Рад? Слушай, Головин, алло… После обсуждения поедешь в Хабаровск на совещание… Да, да. Межобластное, по развитию лесной промышленности Дальнего Востока… Алло… Проводится Академией наук, выдвинули твою кандидатуру. Алло… Готовится специальный закон. Что? Какой закон? По Российской Федерации. Вот я и говорю — в самую точку, возможно… Алло…

В трубке щелкнуло, после недолгой паузы озабоченный голос телефонистки сообщил:

— Северогорск опять не отвечает, обрыв, Трофим Иванович.

— Дьявол…

Головин положил трубку. Хорошо… Наконец-то! Всем этим специалистам… Всем таким, как Матвеев… Гуляев и этот Кузнецов. Ишь сидит, пронырливая борода, о чем они шепчутся? Узнать бы… Все равно, теперь они по-другому запоют — обсуждение, поддержка Гаранина…

Головин хотел встать, в комнату вошел первый секретарь обкома. Гаранин? Зачем он здесь? Ах да, заседание обкома, его проект… надо чертежи развесить. Неужели он забыл кнопки? И при чем здесь закон по Федерации?

Головин заторопился, но вместо знакомых схем и таблиц под руками поднялись вывороченные, перепутавшиеся камни, целая груда огромных, серых булыжников, он полез по ним, но их все прибавлялось, они как-то на глазах складывались, и все вверх, и он, начиная нервничать, цеплялся за них, и руки срывались, из-под ногтей стала сочиться кровь, он и боль почувствовал, и понял, что это всего лишь сон, и хотел проснуться, но никак не мог, и, когда, наконец, серый навал из булыжников исчез, как бы растаял в тумане, он сразу успокоился и затих.

Вошла секретарша Лиза, покачивая бедрами, пересекла кабинет, поставила на стол графин со свежей водой. Уронив голову на телефонную трубку, Головин спал, приоткрыв губы; он не слышал легких шагов девушки, поправлявшей портьеры и стулья у большого стола для заседаний, не услышал он и стрекота мотоцикла, рассыпавшегося и замершего под окнами конторы, и сердитых, загудевших потом голосов в приемной. Лиза пыталась было загородить собой дверь в директорский кабинет, но сразу отодвинулась, встретив взгляд приехавшего; потом она смотрела через раскрытую дверь и ахала. Назаров, мастер центрального, тряс директора за плечи, драл за уши, а тот лишь безвольно мотал головой и мычал. Тогда Назаров стал лить ему на голову воду из графина, и Головин с усилием открыл глаза, увидел Назарова и, медленно приподнявшись, сжал стоявший коробом обгорелый комбинезон на груди у мастера.

— Что случилось? — спросил он, подтягивая Назарова к себе ближе, и тот, стараясь смотреть прямо и не моргая, вытер подкладкой скомканной фуражки густо вспотевшую лысину и подался назад, невольно стараясь освободиться от рук Головина.

— Беда, Трофим Иванович, беда! Огонь бригаду Васильева на Чертовом Языке отрезал. Пал идет во всю ширину, встречного не запустишь, ветер к тундре несет.

Раздалось невероятно грубое ругательство, от него у Лизы загорелись уши, она что-то прошептала и отошла от двери. Но если она не знала ни Чертова Языка, ни Гнилой тундры, то Головин со всей отчетливостью видел перед собой узкий и длинный кусок тайги, вклинившийся в Гнилую тундру, и попавших в беду людей: им некуда было деться от огня, еще немного, совсем немного — и они сгорят заживо.

— Трофим Иванович! — опять заговорил Назаров. — Трофим Иванович! Ветер-то к тундре. Анищенко пытался проскочить на машине, так еле задним ходом выбрался. Там же один-единственный ус…[Ус — временная лесоэксплуатационная дорога.] Заготовок еще не было, все в огне… Может, вы в обком позвоните, хотя бы один вертолет подослали.

Головин опустился в кресло, стараясь успокоиться и собраться с мыслями.

«Ветер к тундре… встречного не дашь, — думал он, все время чувствуя, как идут секунды, минуты. — Кругом гиблая трясина, и спастись негде, просто нельзя. Огонь… Тундра… Вертолет? Вряд ли успеть с вертолетом…»

— Сколько человек? — глухо спросил он, глядя по-прежнему в одну точку.

— Двадцать.

По зеленому сукну сонно ползла муха, и несколько секунд Головин наблюдал за нею с болезненным интересом. То ли попала она в луч солнца, то ли еще что, но Головину стало больно смотреть, и он отвернулся, думая в то же время, что у конторы машина, можно быстро сунуть в кузов мокрый брезент, бензобак обернуть мокрым войлоком, и на все на это хватит пяти минут.

Он пристально и долго посмотрел на мастера, и Назаров под его взглядом отступил к двери.

— Что?

И отступил еще, как бы ощупывая ногой пол и стараясь не выпускать из виду Головина.

Через минуту в кабинете осталась одна Лиза, она метнулась к двери, затем к окну, собрала и сложила в одну стопку бумаги на столе, опять выглянула в окно. Машины уже не было, она с ненавистью поглядела на телефон, возле которого ей надо было непременно быть, ударила по трубке ладонью и послушала, затем осторожно положила ее на место, открыла сумочку, достала зеркальце и вспомнила, что уже давно хотела есть, да все никак не могла из-за времени.