Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

Было жарко, с самого начала Шамотько вспотел. Мелькали, сливаясь в одну полосу, пни и деревья — он никогда не ездил на такой скорости, у него даже побелели суставы пальцев, вросли в баранку, он сейчас чувствовал себя и машину как нечто целое, слитое, он угадывал дорогу заранее, знал, где будет выбоина или поворот; он как бы отрешился от всего земного, и в нем жили одни глаза да руки, от бешеного вращения колес, от слепящей быстроты железо обрело свой голос; Шамотько слышал этот голос руками, и у него в плечах холодно и восторженно ныло что-то, а может, это была судорога.

— Скорее! Гони! — твердил рядом у самого уха Головин, и Шамотько покосился на него одобрительно; раз директор не трусит, хорошо, подумал он, но всему есть предел, не Минское шоссе, и жена должна сегодня родить: узнать бы, сын или дочка.

Он промолчал, лишь от скрытого волнения и напряжения захватил языком и затащил в рот горчивший от табака ус.

После получасовой сумасшедшей гонки подъехали к месту пожара, и к машине со всех сторон побежали рабочие с лопатами и топорами; предприняв все возможное, они не смогли пробить брешь в стене уходящего пламени, и многие из них, с ожогами, спрашивали, не за пострадавшими ли машина.

Головин увидел среди них Александра, который ощупывал обгоревшие брови и волосы; чуть поодаль стояли два бульдозера и несколько автомашин.

— Отец, — сказал Александр, подходя к Головину, и оттого, что его назвали отцом, у Головина стиснуло сердце. — Там Ирина…

Толпившиеся вокруг люди умолкли.

Шамотько высунулся из кабины, поморгал осмоленными веками, попросил подать ведро воды, его не поняли, и он, выскочив из машины, зачерпнул из бочки, стоявшей неподалеку от дороги, выплеснул воду на обернутый войлоком бак и, привычно заскочив в кабину, захлопнул дверцу; Александр тут же распахнул ее.

— Иван…

— А… Сашка… Где это тебя прихватило?

— Иван… Я должен ехать.

Шли драгоценные секунды.

— Сколько ты лет робишь, хлопче?

— Год…

— А я два десятка, и все на машине. Пусти, некогда.

Шамотько потянул к себе дверцу и вдруг взорвался:

— Да пусти ты, бисов сын! Без тебя, что ли, некому дите зробыть?

Несколько мгновений он глядел туда же, куда и директор, на удалявшийся огненный вал.

— Решай, — услышал он голос Головина.

Чувствуя шершавую сухость во рту, Шамотько кивнул, облизнул губы и усы.

— Что решать… Там люди… Авось вывезет, родимая, не в первый раз ей пуп надрывать.

Он медленно выжал сцепление, включил скорость; поднимая тучи пепла, машина убыстряла и убыстряла ход, подпрыгнув на пеньке, нырнула в клубы дыма, исчезла из глаз; Александр шагнул вслед раз, другой; под ноги ему попался обгорелый пень, он тупо посмотрел на него и опустился рядом на выжженную землю, стараясь успокоить себя.

Толпа людей вокруг нехотя бралась за лопаты, опять рассыпалась широким фронтом.

— Вставай, Саша, — сказала Галинка Стрепетова, оказавшаяся рядом. — Прежде времени нечего умирать, она же там не одна, что-нибудь придумают.

Он молча и враждебно поднял на нее глаза, кивнул, она была права, нужно встать и что-нибудь делать, подумал он, иначе не выдержишь в этой выжженной пустыне, где все выгорело до черноты и где не осталось, казалось, ни земли, ни неба, а был один лишь серый пепел, движущийся от малейшего ветра.

Броском пробив полосу опадавшего пламени, Шамотько повел машину медленнее, мешал дым, стлавшийся плотным толстым ковром. Впереди начиналось самое опасное, первый вал огня, неостановимо катившийся по тайге, и даже глубоко в земле выгорали корни, а между стволов и в вершинах были сплошняком бушующие потоки. Только бы проскочить.

Машина мчалась, расплескивая огонь, и остановиться было нельзя, два человека, отделив себя от остального, надежного и привычного мира, летели куда-то в огненную тьму, один держал баранку, второй, сжавшись, сидел рядом. Взревев, машина вошла в огонь, ударилась крылом о ствол дерева, и оба они видели, как пламя стало жадно лизать капот и стекла кабины. Шамотько почти ничего не различал впереди и вел машину по памяти, кашляя и задыхаясь от дыма, вдобавок слезы заливали лицо, и машина мчалась вслепую. «Там люди… Много людей…»

Шамотько увеличил скорость и в следующее мгновение увидел, что навстречу падает, не падает — стремительно мчится что-то высокое, охваченное огнем. Он локтем толкнул Головина и больше ни о чем не успел подумать; удар, от которого все застонало, обрушился на машину; шофера примяло, перемешало с железом и рулем, в лицо Головину впились осколки стекла, теряя сознание, он прикрыл лицо руками, и его, выбросив из кабины, отшвырнуло в сторону. И полет этот продолжался долго, пронзительный, как стон, движение оборвалось, и боли не было. Он ослеп, оглох, но он видел какую-то тихую, спокойную полянку, траву, свежую, сочную, видел зеленые деревья, затем наступила минута неожиданной, невероятной тишины; и деревья стояли нетронутые, чистые, и трава сочилась росой, и белка весело и хлопотливо пощелкивала орехи. И самое главное — он видел, он все видел. Что за чушь? Какой пожар? Он просто летит над землей, над той, своей землей, и вся она была перед ним, вот и Игрень-река петляет…

Перед ним появилась Ирина, почему-то маленькой девочкой. Он еще должен успеть, подумал он, присматриваясь к странным, словно танцующим деревьям и всплескам огня. В его сознании родился тихий звук, похожий на плач ребенка, он прерывался и опять возникал. Чудо… где-то рядом плакал ребенок, Головин помотал головой, словно освобождаясь, уперся руками в землю, приподнялся, плач продолжал звучать; нет, так ведь совсем с ума можно сойти, ведь сгорит ребенок, как же он сюда мог попасть?

Головин нащупал возле себя мягкий продолговатый предмет, и плач оборвался. Подняв с земли обомшелый кусок дерева, он прижал его к груди обеими руками и пошел, слепо разгребая горячий воздух, задыхаясь и непрерывно кашляя, и ему казалось, что шел он с завязанными глазами, шел, срывая плотную жгущую повязку с лица, но это почему-то никак не удавалось. Ему казалось, что стоит это сделать, и кошмар исчезнет. «Поздно», — едва успел он совершенно проясненно подумать, исчезая в густом удушливом дыму, охватившем его бесшумно и быстро, и делая тщетное усилие побежать.

Через несколько минут двигающиеся за пламенем люди услышали крик, вслед за тем из огня выскочил человек. Размахивая горевшими рукавами, он заметался из стороны в сторону, и Александр, бросившись к нему, повалил его на землю, срывая тлевшую одежду, стянул пузырившиеся, обжигавшие руки сапоги; по его лицу нельзя было узнать, кто это, оно распухло и потрескалось, и особенно брови, и Александр, взглянув, попятился. Подбежали остальные, и Александра оттерли в сторону.