Иван Пташников - Тартак [журнальный вариант]

Когда снова начали трещать впереди выстрелы, Боганчик был уже с телегой во ржи. Навалившись на оглоблю, он наконец схватил коня за уздечку и потянул изо всех сил в сторону, чтобы свернуть с дороги. Жеребец споткнулся. Боганчик почувствовал, как подкосились ноги — по ним, наверно, ударило оглоблей,— и полетел головой в землю, в рожь. Увидел, уже лежа, что попал на кучу камней. Подвернувшись, на­кренилась к камням и телега, сдвинулись верхние мешки. Жеребец как упал, поджав передние ноги, так и лежал. Храпел, бился головой о камни, отгребал от себя задними ногами землю и стонал: не давали встать передние колеса.

Боганчик увидел, что на поле выехал Махорка — самого Махорки не было видно, мотал головой только гнедой Сибиряк, за Сибиряком мелькнула седая Панкова голова.

Тогда Боганчик встрепенулся, вскочил и закричал:

— Назад! Назад!

Но кони шли на поле, и за ними плелись люди.

Он схватил жеребца за уздечку — жеребец, опершись головой о Боганчиковы руки, напрягся, встал с земли — и повел его, объезжая кучу камней, наискось через рожь к дороге. Не заметил, когда успели развернуться Махорка с Панком — они уже гнали коней назад, в про­секу,— и он, Боганчик, остался теперь позади всех.

В конце просеки, у самого поля, дорогу Панку загородила Таня — ехала, казалось, им наперерез, лежа на возу; за ней погонял кобылу Янук Твоюмать. Просека в этом месте была узкая — не разминуться; объехать друг друга подводы не смогли и остановились.

— Назад!.. Назад!..— кричал Боганчик теперь уже Тане и Януку.— Немцы в Людвинове...— Потом побежал вперед, где сходились мужики.

Янук топтался босыми ногами возле своей телеги, боясь отойти; поднялась на мешках Таня — хотела слезть.

Остановившись у Панковой телеги, мужики молчали, глядя на по­ле. Боганчик подумал, что их из Людвинова не видно — они скрыты лозняком — и стреляли не в них. В поле вдоль дороги, что вела по за­гуменьям до самого Людвинова, рос густой лозняк. С просеки не было видно и Людвинова.

Когда он увидел пламя, ему показалось, что горит где-то совсем близко: наверно, рожь на поле. Пламя взметнулось как-то сразу, прямо с земли, на том конце Людвинова, где был колодец и куда они хотели ехать; лизнуло лозняк и поползло вверх, рассыпая искры.

Боганчик вздрогнул и прижался к телеге, став рядом с Настой. Услышал, как гудит в деревне огонь, будто где-то близко горели бочки с живицей. Откуда-то долетел многоголосый звон, будто пели на поле женщины. Песня шла на одной ноте, словно из-под земли, и надо было напрягаться, чтобы ее услышать.

— Назад! Головы! — крикнул Боганчик снова, но не услышал сво­его голоса; подумал, что шепчет, что его не слышат и он сам ничего не слышит, только стонет за лозняком, где бушует пожар, земля.

Вверху над Людвиновом расплылось белое облако и медленно ста­ло опадать на лес. За лозняком бушевал огонь, мелькали перед глазами сполохи — снизу вверх. На поле пополз дым, застилая дорогу у загу­менья. Не было ветра, и дым, спертый, ложился на землю, не хотел подниматься в небо.

У Боганчика звенело в ушах; вот-вот упадет, не устоит на ногах.

— Наза-а-ад! Назад! На Завишино! За реку! Не стойте! — закри­чал он снова.

Затрещал за лозняком в Людвинове, в самом конце, у колодца, пу­лемет. Пок-пок...— слышны были редкие выстрелы, будто лопались су­хие дождевики под ногами на дороге. Высоко над головой засвистали пули. Стреляли в их сторону — по лесосеке.

У телег все молчали; глядели, уставившись на огонь, будто не слышали Боганчика. Замычал Янук, показывая руками на поле, и стих.

Боганчик вдруг услышал, как на дороге, что сворачивала с шоссе в Людвиново, по которой они еще возле Сушкова собирались ехать, загудели машины. Гудели долго, с натугой, шли в гору. Машины пока­зались на поле в самом конце.

— Немцы!.. Назад!..— снова закричал Боганчик.

Увидел потом, как, сбившись в кучу, прижались друг к другу у те­лег люди, а он остался один на дороге, вдали от всех.

Поле было застлано дымом — до самого, леса.

6

Алеша снова задремал. Под боком стали мягкими, как сено, мешки и грели. Сверху нависали сухие еловые лапы, и Алеша решил, что му­жики, миновав Людвиново, поехали, видно, лесом на Завишино.

Слипались глаза, укачивало, словно дома на качелях.

...За хатой, в огороде, близ реки, всегда светило солнце, там и поста­вили качели. Поставили на исходе зимы, когда еще не оттаяла земля. Где не брала лопата, ямки надо было долбить старым согнутым ломом. Долбил Алеша. Столбы привезли из-под Корчеваток, срезав ради этого сосну; на дворе ее ошкурили и прокрутили большим сверлом дырки.

Качели ставили всей семьей. Даже мать вышла на огород и взя­лась за лопату, но ее отвел к завалинке отец и посадил на колоду. Ма­тери трудно, она уже еле ходит. Не было на огороде только Юзюка; повез за реку партизан из «Борьбы». Сухов привел их ночью и долго стучал в дверь, пока мать шла открывать. Партизан было много.

Качели собирали на земле; в просверленные отверстия вставили ось и заклинили в ней палки, к которым внизу было прибито сиденье из еловой доски. Доску отец вытесал из колоды и выстругал старым Панковым рубанком.

Опустили в ямы столбы, обложили их камнями и землей, зем­лю притоптали, поставили подпорки, и Алеша, разувшись, стал иа си­денье.

Он взялся руками за палки, отец подтолкнул его, и Алеша почув­ствовал, как его понесло вверх — выше окна. Когда откинуло назад — заскрипела над головой ось; туго ходила в дырках,— Алеша, чтобы не остановиться, согнул в коленях ноги и сам подтолкнул сиденье...

В глазах мелькнул огород — черная пашня от хаты до лога с пова­ленным возле гряд забором; оказалась под ногами улица с поросятами, рывшими землю у плетня; закачался взад-вперед палисадник с полег­шими на землю прошлогодними цветами и суковатой сиренью.

Солнце сверкало в окне, било в глаза, когда он сгибал колени и летел к сараю. Солнце светило и в огород, но ногам все-таки было хо­лодно. Холодно было и на земле; она еще не вся оттаяла. У завалинки росла только одна крапива, красная, как старый щавель летом на выго­не, и на пашне у межи вылез, показав белый лист, хрен.

Земля всюду была еще черная. Чернела и сырая стена в сарае, и весь край деревни издали был черным и пустым, будто его вымело за зиму ветром.

Хлева не видно, он показывается, только когда сильнее подтолк­нешь сиденье, — тогда видна старая дранка на крыше; с краю крыши вместо дранки лежит разостланная еловая кора, прижатая старым щербатым корытом, из которого раньше кормили свиней.

Вчера вечером за хлевом возле куриного гнезда под прошлогод­ними рыжими листьями репея он спрятал мину от немецкого миномета. Нашел ее на лесосеке возле окопов, которые нарыли прошлой осенью партизаны, когда стоял в деревне «Железняк». По «Железняку» из ми­нометов били немцы, стоявшие в Сушкове. Одна мина вошла в землю, видна была только пята с новыми красными железными крылышками. Крылышек было двенадцать — Алеша долго не мог их сосчитать,— и они, видно, были стальные; когда он скреб по ним ногтями, крылышки звенели. Посредине пяты, будто начищенный, блестел желтый капсюль.