Арвид Григулис - Когда дождь и ветер стучат в окно

Только однажды Тирлаук попытался пустить в дело сверхтяжелую артиллерию: пригрозить Пиладзиене, что, если она не смягчится и не даст ему больше свободы, он заявит куда следует, чем она занимается на самом деле.

Тирлаук запомнил взгляд, которым его кольнула старуха, по сей день не забыл полена, оказавшегося у нее под рукой. Когда он спустя неделю немного поправился, ночью пришел человек с поднятым воротником, подсел к кровати и ткнул ему под нос пистолет системы «Зауер унд зон».

— Чем пахнет?

— Смертью пахнет.

— Так веди себя как полагается, и чтоб на тебя больше никаких жалоб.

Когда его потом спрашивали, откуда у него шрам на лысине, Тирлаук говорил, что поднимал на чердак двойную раму, оступился, и рама трахнула его по голове. Пиладзиене битых три часа уксусом его растирала, в сознание приводила.

Да, Тирлаук был вышвырнут за борт.

Однажды ночью в августе Пиладзиене оказалась в большом затруднении. Опять человек с поднятым воротником постучался в окно и сказал, что срочно надо достать медикаменты и провизию. Деньги? Денег нет. Потом, может, будут. Налет на Зинтенское отделение связи провалился. Двое убиты, один ранен. Вот все, чего добились.

— Без денег ничего не достанешь, — пожаловалась Пиладзиене.

— Ты за идею борешься или за что?

— Ясно, что за идею.

— Так наскреби что-нибудь.

— Мыши да крысы денег не делают.

— Поищи — найдешь какие-нибудь драгоценности Карнитиса.

— Ох, господи, господи! — вздохнула Пиладзиене.

Когда бандит ушел, она стала соображать, как выполнить задание.

До сих пор ее задача была более или менее ясна. Бандиты приносили деньги и говорили, чего достать. Денег всегда было меньше, чем стоили нужные продукты, одежда и медикаменты. Но добыча денег уже давно была налажена: Пиладзиене передавала деньги человеку, который снабжал ее самогоном. Самогон же она без особого риска быстро сбывала за большие деньги в порту и у лесопилки.

И на этот раз можно было пойти по тому же кругу, но самогонщик без денег и пальцем не шевельнет. Да и самой ей не добраться до него. Дорога дальняя, а поясница так ломит, что шевельнуться трудно. Вот уже три дня, как она все на кровати или лежанке валяется.

Ничего не поделаешь, придется рискнуть.

С утра она предупредила Тирлаука, чтоб никуда не исчезал. Надо выполнить долг. Весь день Тирлаук рубил хворост и колол дрова, кляня на все корки почту и почтарей.

Вечером Пиладзиене тщательно занавесила окно, зажгла свет и позвала Тирлаука в комнату:

— Обувайся, идти надо.

— За самогоном или по другому делу?

— За самогоном.

Тирлаук обулся и опять сел за стол. Пиладзиене опустилась против него на стул, еще раз опасливо взглянула на окно, затем вытащила из большого кармана передника сверток. Когда она развернула тряпицу, сверкнуло золото.

— Золотые часы Карнитиса! Так и думал, что они у тебя! Перед отъездом Карнитис искал их, но не нашел.

— Не твое дело, — прошипела Пиладзиене, ударив Тирлаука по дрожащим пальцам. — Я заверну эти часы в тряпку. Только смотри не тронь. Так, не разворачивая, и передашь. Скажи, что это только залог, недельки через две выкуплю. Он знает, что со мной шутки плохи. Бидон с самогоном чтобы стоял в кустах за домом не позже следующей ночи. Понял?

— Понял.

— Погоди, не хватай! Сначала поклянись, что выполнишь задание. Погоди! Лучше дай клятву национальной верности. Знаешь, что за ее нарушение — расстрел?

Пиладзиене подошла к комоду и, порывшись в нем, достала из-под белья помятую бумажку. Такие листки она прошлой осенью раздала кое-кому и затем, подписанные кличками, собрала снова. Один оставила себе.

— Становись на колени!

— Да разве… я и так…

— На колени, говорю!

Тирлаук опустился на колени и поднял взгляд к свету.

Уткнувшись носом в мятую бумажку, Пиладзиене читала по складам:

— «Перед богом, латышским народом и его национальной святыней…» Повторяй!

Скрипучим голосом Тирлаук повторял за старухой.

Текст был чересчур длинным. Пиладзиене замолчала, тяжело вздохнула и вытерла глаза уголком косынки.

— Так знай теперь, старая скотина: часы эти чтобы попали в нужные руки и в следующую ночь, не позже, чтобы самогон был тут… Понял?

— Понял.

— И ни капельки не тронь. Если останется, сама дам.

Тирлаук, вставая с колен, пробормотал:

— Да чего еще столько болтать! Я в жизни и не такие задания выполнял.

Три дня и три ночи Пиладзиене ждала возвращения Тирлаука. На четвертое утро ей стало ясно: часы пропиты, национальная святыня поругана. Теперь оставалось ждать божьей и людской кары.

Вилде прибыл в Вентспилс к развязке этих событий. Чтобы избежать подозрений и ненужных разговоров, он организовал себе командировку на вентспилсскую электростанцию, где должен был проверить, как используются материалы на работах по восстановлению и реконструкции станции. Из разговоров с работниками электростанции он быстро узнал о всех злоключениях Тирлаука и о том, что теперь он ютится в цыганской лачуге у Пиладзиене.

Пиладзиене еще не пришла в себя, вздыхала, стонала, проклиная клятвопреступника и призывая бога — последнюю опору в ее горе и страданиях. Вся боль, терзавшая ее плоть изнутри и снаружи, давала теперь о себе знать с небывалой силой. Если так будет продолжаться, то ей недолго придется ждать последнего часа.

Вилде она узнала не сразу, только когда тот назвал себя и напомнил о своих посещениях Карнитиса. У нее защемило сердце: она вспомнила старые золотые времена и сравнила их с теперешней несчастной жизнью. И слезы полились ручьем.

Вилде спокойно ждал, пока старая успокоится, и только тогда осторожно осведомился о Тирлауке. Тут нервы Пиладзиене снова не выдержали.

— Пропил, дьявол, золотые часы господина Карнитиса! Они были для меня святой памятью — ведь это все, что осталось от старых добрых времен. Может, было бы подспорьем на старости. Золото всегда есть золото. Оно в любое время, при любой власти в цене — как водка. Не только пропил — нарушил святую национальную клятву. Теперь те, что в лесу, его расстреляют и меня, наверное, тоже. И поделом, так ему и надо. Испортить такое дело!

— А кто это такие из леса?

— Ну, наши, бывшие…

— Бандиты…

— Да что вы, господин Вилде!

— Простите. Видите ли, даже стиль испортил себе коммунистическими газетами. Тирлаук еще нигде не объявился?

— Нет. Говорят, что в Гробинях его задержали и по сей день сидит еще. В четырех буфетах окна вместе с рамами высадил. Если на золото пить, то сила будет.

— Жаль все же.

— Что его жалеть? Негодяю, может, еще повезло. Дадут год за хулиганство или сколько там, а от справедливой кары за то, что святую клятву нарушил, он уйдет.