Арвид Григулис - Когда дождь и ветер стучат в окно

Переночевать Карклиене позволила. Только попросила утром посмотреть и ее приемник. В одном наушнике не такой звук, как надо.

Когда от храпа Карклиене под потолком закачались балки, Лейнасар установил рацию. Передав свои позывные, он снова и снова переключался на прием, но ничего, кроме побочных шумов, не услышал.

Вдруг случилось чудо. Лейнасар стремительно подался вперед, и рука его схватилась за карандаш. Риекстинь облегченно вздохнул. Связь с Готландом наконец была установлена.

Сеанс было очень кратким, и, когда Лейнасар расшифровал принятый текст, в нем оказалось распоряжение повторять сеансы каждые три дня, в десять часов утра по московскому времени.

На дальнейшие вызовы Герцог не отвечал. Лейнасар сердился, что не успел ничего сообщить о Карнитисе, упаковал рацию и улегся спать на старый диван. Еще долго на разные тона в разных углах скрипели диванные пружины.

— Какого черта они перешли на дневные передачи? Несчастные лодыри, не хотят, должно быть, жертвовать несколькими минутами сна! — возмущался Лейнасар, засыпая.

Павил Гайгал две вещи считал самыми странными в своей жизни. Во-первых, то, что выспаться ему более или менее удавалось только в буржуазной Латвии, в тюрьме. В ней он из своих сорока лет жизни просидел двенадцать. На воле он был кузнецом, постоянно приходилось работать сверхурочные часы, за которые часто забывали уплатить. Каждую свободную минуту, до глубокой ночи, отнимали подпольная работа и занятия в вечерней школе имени Райниса и еще непреодолимая страсть к чтению. Он страдал от недосыпания, как от хронической болезни. Очень хотелось изменить образ жизни и устроиться более или менее по-человечески. В буржуазной Латвии это означало сдаться, поступиться своими идеалами. Но Гайгалы были упорны, это знали все, кому приходилось иметь дело с представителями их семьи. И Павил Гайгал скорее согласился бы сложить голову, чем сдаться.

Второй странностью в жизни Гайгала было то, что он после разгрома буржуазной диктатуры попал на работу, какая ему и не снилась.

— У тебя, Павил, рука кузнеца, как раз такая нужна, чтобы избавить нашу новую жизнь от всякой нечисти и охранять дорогу, которую выбрал народ, — дорогу в коммунизм, — сказал первый секретарь Центрального Комитета партии. Тут, конечно, ничего возразить нельзя было. И Гайгал очутился в системе государственной безопасности.

Работа была интересная, но ее оказалось так много, что дня не хватало, и опять приходилось занимать время у ночи.

Врага надо было разоблачать и обезвреживать, и расписания в этом деле не установишь.

Затем пришла война. Все планы рухнули. Первое время Гайгал был партизаном, на втором этапе войны его перевели в Москву, где он работал в контрразведке. После освобождения Риги Гайгал вернулся на работу, начатую в 1940 году. И вот уже осень 1946 года.

Гайгал подошел к окну кабинета и посмотрел на улицу. Моросил мелкий дождь. Асфальт поблескивал. Неторопливо прогромыхал в депо последний трамвай. Недавно Гайгалу кто-то сказал, что скоро стекла окон его кабинета перестанут дребезжать. Трамвай уберут, вместо него заскользят бесшумные и быстрые троллейбусы. Несомненно, рано или поздно так будет, но, чтобы появились новые средства транспорта, новые улицы, дома, целые кварталы, чтобы магазины ломились от товаров, людям нужно только одно — спокойно трудиться. А обеспечить им это не так-то легко.

Капитан Гайгал повернулся к стене и начал пристально разглядывать картину. Эту картину — мощный, динамичный вид порта — Гайгал знал хорошо. Он сам дня три назад принес ее сюда из своей квартиры.

В нижнем левом углу полотна едва различима подпись — Ояр Стурстеп. Да, хороший художник и настоящий солдат-партизан. Ояр во всем был солдатом. Солдатом он был и на прошлой неделе, когда участвовал в подготовке первого обмолота яровых, чтобы хлеб попал скорее на мельницы, в пекарни, в магазины. Ояр, как настоящий солдат, принял неравный бой против семи вооруженных до зубов бандитов. Врач насчитал шестнадцать пулевых ран. Прошел все дороги войны и погиб в пятнадцати шагах от молотилки… Как нелепо жестоки порою судьбы людей…

Раздался телефонный звонок.

Гайгал проговорил в трубку:

— Оперуполномоченный старший лейтенант Димза прибыл? Я жду его.

В кабинет стремительно вошел молодой человек. Забрызганные грязью сапоги, помятый пестроклетчатый костюм, перекинутый через руку мокрый дождевик…

— Разрешите?

— Заходи, заходи, Арнис, присаживайся.

— Насиделся в кузове.

— Почему не в кабине? Разве так приятно мокнуть под дождем?

— Не очень, но в кабине сидел Страутинь, у него рука ранена…

— Ну, рассказывай, рассказывай.

— Я уже доложил по телефону, тебе все известно.

— Мне не нужно доклада. Хочу услышать твой рассказ.

— Рассказ довольно пестрый. Ты знаешь, что мне как уроженцу Озолской округи хорошо знаком весь район от Лимбажей до Озолов. Поэтому я и взялся руководить операцией против банды Силгайлиса. В Лимбажах к нам присоединились на двух машинах местные добровольцы. Мы окружили лесной район, где, по-моему, должна была находиться база банды Силгайлиса. В детстве я не раз ходил туда по грибы. Первая тщательная проческа оказалась безрезультатной. Добровольцы уже хотели уехать, но я решил еще раз внимательно прочесать оцепленный район, на этот раз с другой стороны. Цепь наша приближалась к большаку, когда вдруг за нами раздалась автоматная очередь. Одна пуля попала Страутиню в руку. Я отдал по цепи приказание не шевелиться и ждать, как поведет себя противник. Очевидно, в землянке кто-то поспешил и сыпанул из автомата. Изучая местность сантиметр за сантиметром, я заметил, что покров мха между двумя пнями отличается более темным цветом. Переменив позицию, я убедился, что это не игра света. Мне показалась не совсем естественной темная впадина между корнями двух толстых сосен. Я решил рискнуть и приказал дать залп по мху и по щели между корнями. К счастью, я не ошибся. После первых очередей темный мох разлетелся и вместе с ним взлетели в воздух щепки. Из щели между корней нас начали поливать не только автоматными очередями, но и пулеметным огнем. Я приказал отойти к большаку и залечь в канаве. Раз логово врага обнаружено, то спешить ни к чему.

Остальные наши силы сомкнулись более тесным кольцом вокруг логова. Мы выбрали для пулеметов более выгодные позиции и начали выкуривать противника. Он держался почти полтора часа, затем высунул в разбитую амбразуру белую тряпку на палке.

Я крикнул бандитам, чтобы выходили. Но никто не показывался. Наверно, белая тряпка — хитрость, решил я. Лимбажский уполномоченный Вилцинь не выдержал и кинулся вперед. Это чуть не стоило ему жизни. Пуля сбила у него с головы фуражку. Потом в блиндаже прогремел выстрел. И только тогда бандиты один за другим начали выходить с поднятыми руками. Самого Силгайлиса среди них не было. Оказывается, бандиты сами пристрелили его, когда он запретил им сдаваться. Он же стрелял в Вилциня.