Арвид Григулис - Когда дождь и ветер стучат в окно

Предложение Слокенберга для Франциса оказалось неожиданным. Как ему самому не пришло в голову? Этот руйенский бездельник совсем не так глуп, как кажется.

Семя было брошено, Францис Балодис серьезно обдумывал предложение Слокенберга.

Почти одновременно, в феврале 1945 года, в Стокгольме были созданы две эмигрантские организации: Латышское общество во главе с комитетчиками и Латышское объединение с группой Франциса Балодиса во главе, в которые вошли присяжные сторонники фашизма и ульманисовского путча пятнадцатого мая.

В сущности никакой разницы между теми и другими не было. Все они одинаково предали родину и народ, одинаково ненавидели советскую власть и избранный народом путь. Произошел обычный в таких случаях раскол на группы, которые никак не могли поделить шкуры не убитого еще медведя. Грабители испокон веку, чтобы успешнее грабить, объединяются в банды.

Франциса Балодиса с ульманисовцами связывали крепкие узы. В 1934 году, сразу же после майского путча, он возглавил в районе Кандавы сенсационную экспедицию, «нашел» могилу древнего латышского вождя Намея и «самыми современными методами» доказал, что череп Намея очень похож на череп Ульманиса, а это дает последнему историческое право руководить латышским народом.

В Стокгольме каждая группа старалась увеличить свой политический капитал и привлечь на свою сторону наиболее видных бывших. Одни и те же лица очутились в лидерах той и другой группы. Из-за этого кое-кому пришлось пострадать. Среди пострадавших оказался и поэт Карлис Скалбе.

Скалбе вызвали в Стокгольм из Валлского лагеря, где он жил со дня своего приезда. Сначала Скалбе попал на учредительное собрание Латышского общества. Все проходило сравнительно мирно и скучно. Общество учредили, хотя Минтаут Чаксте все время трепетал и шептал:

— Можно ли это? Не будет ли неприятностей?

В правление общества был избран и Скалбе. Сразу же после этого деятели второй группы пригласили Скалбе на свое совещание и предложили ему войти в правление. Скалбе согласился и на это.

Первые кирпичи фундамента объединения были заложены. Никаких особых задач у собрания не было — оно только избрало временное правление, которому до «народного собрания» следовало разработать устав.

Председателем объединения избрали Франциса Балодиса, а его заместителем — руйенского ловкача Слокенберга. Остальные члены правления, включая Скалбе, были почетными лицами для приманки «народных масс».

Но и это собрание не обошлось без происшествий.

Для финала необходим был национальный апофеоз. Кто-то предложил спеть народную песню. Это большинству присутствовавших пришлось по душе. Каждый в свое время и в иных условиях пел эту песню. Теперь она навевала разные воспоминания. И эти воспоминания перемешивались со смутными надеждами на то, что благодаря только что основанному объединению можно будет когда-нибудь вернуть старые добрые времена. Эти люди забыли или же никогда не знали о старой турецкой поговорке, что надежда — веревка, которой уже многие удавились.

Только сам Францис при первых же звуках песни нахмурился и с неподдельным темпераментом накинулся на участников собрания.

— Без песни пьяниц никак нельзя?

— Помилуйте, профессор… — попытался кто-то возразить.

— Вы мне не говорите! Это самая обыкновенная песня пьяниц, и на серьезном собрании она неуместна!

— А народ…

— Вы меня народом не пугайте! Народу нужны вожди, которые его наставляют, а то как бы он не побежал обратно туда, откуда вы его притащили.

— Мы понимаем, что торжественнее и более уместно было бы «Боже, благослови Латвию!», но, как вы знаете, официальные шведские круги не желают…

— А «Да возликует гордая песня!» вы уже успели позабыть? Красный туман вытеснил ее из ваших мозгов?!

— Но… но… но…

Балодис что-то зло крикнул и покинул собрание.

Остальные только развели руками. Начальник рассердился, и это было не к добру. Один Слокенберг сохранил хорошее настроение и беспечно махнул рукой. Нечего волноваться — пройдет! С тех пор как Францис стал побаиваться язвы желудка, застольные песни больше не в его репертуаре. Кроме того, надо принять во внимание политический момент. О нем ни в коем случае не следует забывать. Когда дело касается политики, то Францис тверд как кремень. С ним надо считаться! Шведы к нему прислушиваются. А разве в политике твердость не нужна? Вот и теперь — кто имеет главный вес в создании объединения? Францис Балодис. Кто не позволит всяким «ауструмсцам» и другим «диким» сесть нам на голову? Францис. Подумаешь! Они организовали перевоз? А кто бы еще лучше организовал, да и не только лодки, а пароходы, если бы только захотел? Францис! Ну, ладно, посылали лодки, перевозили через море, но разве мы, корпоранты и другие порядочные люди, будем поэтому их рабами? Не выйдет! Они будут доить, а мы — корову за рога держать? Не выйдет! Теперь, когда у нас свое объединение, пускай Салнайс, Чаксте, Брейкш и вся их компания убираются. А мы, корпоранты, еще погуляем! Будет объединение, будут и деньги. Сможем не только погулять, но и выпить!

Конец монолога вдохновил и самого оратора. Вдруг он замолчал и обвел всех пристальным взглядом.

— В самом деле! А что, если нам вечерком сходить куда-нибудь посидеть? Корпорантские песни… Тряхнули бы стариной.

У Слокенберга нашлось много сторонников. Но кто-то скептически вставил:

— Где же тут посидишь? Был бы хоть «Малый Верманский».

— «Малый Верманский» — это только мечта.

— Которой уже не сбыться, — заключил другой.

— В баре Шварца тоже не худо было.

— А в «Ганимеде»?

— А в «ОУК»?

— Ребята, ребята, хватит! А то просто заплачешь.

— Вот именно, потому и нечего выть: черт в аду не пропадет, а Слокенберг в Швеции тем более. Я знаю тут одно такое местечко, что лучше не придумаешь. Правил без исключения не бывает.

— Ну, говори!

— Ну, так знайте, что не каждый найдет то, что может найти Слокенберг.

— Ты совсем не любишь хвастать.

— Да я не хвастаю, а говорю: пошли в «Мону Лизу»!

— В «Мону Лизу»! В «Мону Лизу»!

Слокенберг не лгал. В «Моне Лизе», которая помещалась в подвале какого-то дома на Кунгсгатан, обычно собирались студенты. Тут скорее можно было договориться о каком-либо исключении из правил, чем в других ресторанах. Разумеется — за кроны. Но если уж теленок родился, то и молоко найдется. Слокенбергской компании отвели отдельный кабинет.

Они пили и пели, забывая о том, что находятся на чужбине. Постепенно возникала атмосфера рижских корпорантских шабашей. Под утро вместо песен раздавались лишь отдельные истошные визги. Кое-кто клевал носом. Иной по старой привычке сполз под стол и погрузился там в беспокойный сон.