Михаил Никулин - Повести наших дней

Уже из-за кустов старшина распорядился:

— Напалков. (Это была фамилия ефрейтора.) А вы тут поспешайте. Через час за нами придет машина. Последний слой земли и камня утрамбуйте на совесть. Утрамбуйте, чтобы под грузом не оседало…

А дальше, на скором шагу, старшина говорил негромко уже Огрызкову:

— Готовим дорогу в обход оголенных мест. За кустами самим отступающим и скоту будет безопасней. На полянах этим гадам все видно как на ладони: бросай бомбы, стреляй из пулеметов…

Самолеты уже не зудели, а гулко гремели. Их было два. Старшина и Огрызков теперь видели, как они кружились над поляной, заметно снижаясь. В их гул все явственнее вплетался сухой треск.

— Они что-то высмотрели! Скорей за мной! — забеспокоился старшина и побежал, выставленным плечом раздвигая шуршащие ветки.

— Скорей! — отозвался Огрызков и побежал следом.

И так же, как старшина, он выставленным плечом раздвигал густые ветки. Если бы кто-то, удивляясь поведению Огрызкова, спросил его: «Этот старшина, он же тебе ни начальник, ни командир: чего же так усердствуешь в подражании ему?» — Огрызков не в шутку удивился бы и ответил как-то так: «Старшину этого я понимаю с первого взгляда, а иной раз и без взгляда — сердцем угадываю, что и ему, и мне надо делать в какие-то секунды. Нет, он не неволит меня. По такой вольной воле я сильно наскучал. Вот бегу-бегу за старшиной, и ноги мои легки, прямо как на крыльях несут… И что еще скажу: ни сумка, ни лопата мне не помеха. Старшина ухватился за кобуру, то есть за револьвер, а я тут же сжал в руке лопату. Лопата — она ж у меня оружие. Другого-то ничего нету…»

На краю кустарников старшина и Огрызков остановились, опустились на корточки. Из-за куста им видна широкая поляна. Где-то посредине ее рассекает дорога. Отсюда она кажется им едва приметной серой стежкой. Ни вдали, ни вблизи — никого живого. А самолеты все-таки кружатся тут, над поляной, над пересекающей ее дорогой.

Часто дыша, вытирая тыльной стороной ладони пот, старшина говорит и себе и Огрызкову:

— Много они тут живого обратили в мертвое…

— Много… видал… — отзывается Огрызков.

— Но ты вот скажи мне: почему они сейчас-то вьются тут?… Ничего не говори — сам теперь догадался, чего эти гады замышляют. Посмотри вон туда.

— Вижу! Там мосток, товарищ старшина?!

— Мосток… через глубокий яр. Стало быть, они надумали разбомбить его?

— Не иначе, — соглашается Огрызков.

— Тут бы вот из зениток… Командование знает, что зенитки тут нужны, как воздух живому. Обещали. Только, видать, на фронте эти зенитки нужней…

На мгновение замолчали.

Старшина с гнетущей тоской устремил взгляд своих молодых серых глаз куда-то очень далеко: дальше поляны, дальше широкой гряды леса, туда, где проходил фронт. Он коротко вздохнул и тихо обронил:

— Нет, не подвезли зениток.

Но минутами позже, приглушенные расстоянием, громыхнули зенитки оттуда, где чернела гряда леса. Громыхнули в другой, в третий, в шестой раз. И космы разрывов белыми пятнами все теснее и плотнее сжимали синеву неба в том месте, где кружили самолеты. Какой из снарядов попал в один из самолетов — одиннадцатый, двенадцатый или пятнадцатый, — старшина и Огрызков не сумели бы ответить. Но он — этот снаряд — попал!

И старшина, и Огрызков кричали:

— Попал! Попал! Попал!..

Они кричали «попал», как кричали «ура» по самому счастливому и торжественному случаю. Они смеялись, протирали глаза от влаги, мешавшей их зоркости. А им надо было видеть не только то, что самолет, разламываясь, в своем падении чертил несуразно кривые линии. Еще важнее им надо видеть, как под куполом парашюта плыл к земле летчик с подбитого самолета.

Лица старшины и Огрызкова одеревенели. Теперь они видели только его, летчика под куполом парашюта, и ничего больше. Они не обратили внимания на то, как там, где рухнули на землю обломки подбитого самолета, что-то озлобленно взорвалось, задымилось, запламенело… Они не заметили, как другой самолет сначала ястребом устремился по наклонной вниз, а потом, выпрямив линию полета, стал быстро набирать высоту…

Когда летчик, приземлившись и освободившись от парашюта, побежал к кустам, старшина и Огрызков этими же кустами кинулись ему наперехват. Их разделяло расстояние значительно меньше чем полкилометра.

Спустя минуту после того, как летчик скрылся в кустарнике, старшина, бежавший чуть впереди, остановился и сказал Огрызкову:

— А ведь теперь приходится искать его. Фриц может оказаться за каждым кустом. Мы его не видим, а он, наверно, уже берет нас на мушку револьвера. Уж револьвер-то у него найдется. И бабахнет в кого-нибудь из нас… Теперь будем — по-другому…

— По-другому, — согласился Огрызков и добавил: — Нам надо идти теперь врассыпную. И не идти, а прокрадаться…

— Именно так нам и надо… — подтвердил старшина и спросил: — Свистеть умеешь?

— Не хитрое дело.

— Вот так можешь?..

И Огрызков услышал коротенькие, тихие «фив-фив-фив» и в точности повторил эти «фив-фив-фив».

— В порядке, — одобрил старшина и пояснил: — Это нам нужно на непредвиденный случай.

В молчании они отирали пот с разгоряченных щек, поправляли пояса, чтобы быть собраннее для предстоящего дела.

— Надо обязательно схватить его и доставить… — размышлял старшина. — Убить его, конечно, проще. Да и сердцу дашь облегчение. Вроде ты убил того, кому не положено жить…

Огрызков, задумавшись, сказал:

— Таким и в самом деле жить не положено. Я позавчера в стороне от дороги видал, каких пакостей они натворили. Меня холодом обдало и слезой прошибло… И кто их звал сюда на такие дела?! Кто им дал право на это самое?..

— Хорошо, что мы об этом поговорили. Понял я, что и тебе сподручней бы сразу покончить с ним. И потому-то предупреждаю, что задача у нас большая: по возможности взять его живым.

— Понимаю, — сказал Огрызков. — По возможности взять живым…

И они, один отклонясь немного вправо, а другой — влево, идут и идут, стараясь не задевать кустов… Идут «по возможности взять его живым».

А он, фашистский летчик с подбитого самолета, не ждал их. Он ждал того, кто с ним вылетел сюда и не раз вылетал бомбить дорогу, по которой эвакуировали скот, овец, племенных лошадей… Они клятву дали друг другу, что будут вместе до победы, а если суждено умереть, то умрут тоже вместе, умрут, выручая один другого из смертельной беды.

Из этих соображений Альберт Тинке — так звали юного летчика с подбитого самолета, — скрывшись в кустарнике, далеко не пошел от опушки. Он спустился в неглубокую яму.

До войны на месте этой ямы кучно росли три молодых, гибких дубка. Перед самой войной их подрыли и перевезли вместе с родной землей в хутор на пришкольный двор. Там они теперь, трепеща листвой, кланяются гульливым волнам здешнего ветра. А яму, где они раньше росли-жили, волны этого же ветра сильно присыпали листьями, сорванными с кустарников.