Михаил Никулин - Повести наших дней

Из предосторожности Огрызкову захотелось прервать этот разговор, и он повторил:

— Вы — плохая угадчица.

— Какая есть.

И Тит Ефимович заметил, что ее красиво очерченные губы резко сомкнулись и она сама пошла чуть быстрее, подчеркивая, что они были всего-навсего случайными минутными попутчиками и их разговору больше не быть. Удивительно, но какая-то внутренняя сила повелела Огрызкову не отставать от нее. Он зашагал шире, чтобы по-прежнему идти с ней рядом.

Они шли молча. Разговаривали другие путники трудного бездорожья. Усталые, исхудавшие, они говорили только о том ежеминутном, что им подбрасывала жизнь на этой дороге. Вдруг одно колесо тачки провалилось в узкую и глубокую рытвину, скрытую бурьянистой зарослью.

— Люди добрые, помогите!.. Одной мне с ней не справиться! — звала на помощь женщина.

«Добрые люди» идут, спешат на помощь. Выручили тачку из глубокой рытвины. Разговор оживился. Тачку хвалят за прочность, а укоряют за то, что тяжеловата. Спутница Огрызкова дает совет:

— Гражданка, а ты выкати ее на край дороги. Там тебе будет легче!

— А если «они» на машинах?..

Все знают, кто такие «они» на машинах. Все насторожились и ждут ответа. Спутница Огрызкова сказала:

— Мы же сейчас поднялись на высокое место. Отсюда нам видно, что далеко впереди и что позади. Будем поглядывать, следить… Заметим «их» — поможем быстро тачку скатить с дороги!

Разговор оживился. В нем принимают участие до десятка человек.

— И поможем вкатить тачку на дорогу… Не сомневайся!

— По нашим законам она должна катиться по дороге.

— А покажутся «они» на машинах… тогда уж и по краешку дороги нам нету права двигаться…

— Тогда уж сматывайся на бездорожье. И тачку за собой…

Все стыдливо посмеиваются, а с ними посмеиваются спутница Огрызкова и сам Огрызков. Оба они помогают выкатить тачку на край дороги и вместе с другими опасливо оглядываются.

Тачка легко и быстро катится по грейдеру. За ней поспешают все.

— Полина, Шахтерка, а ты — сзади, почаще оглядывайся, чтобы не проморгать, ежели «они»!.. — беспокоится та, что впряжена в тачку.

— Не тревожься, не проморгаю! — отвечает ей спутница Огрызкова.

Теперь Огрызков все-таки кое-что знает о своей спутнице: ее зовут Полина и Шахтерка. Огрызкову нетрудно было понять, что она в этом десятке людей — ответственный человек, а ее слова, ее соображения уважаемы. А когда люди, с которыми шел Огрызков, догнали стайку людей, идущих впереди, но не по дороге, а по бездорожью, двое — мужчина и женщина — приветствовали:

— Шахтерка, здорова?.. Жива?

— Опять вместе, по дороге?

— Здорова!.. — охотно отвечает спутница Огрызкова. — Опять вместе… только больше по бездорожью, по кочкам… а не по дороге!

Наступает неловкое, грустное молчание. Шахтерка все чаще оглядывается. Оглядывается и Огрызков. Он невольно подражает ей. Тит Ефимович как-то сразу признал в ней авторитет-силу. Эти качества Полины Шахтерки он видел в ее общении со спутниками, в ее немногословных советах им, а также в том, как она действовала в опасные минуты, чтобы избежать беды… И вот он, следуя ее примеру, кинулся помогать переправить тачку через глубокий кювет. Обеспокоенные голоса кричали им:

— Скорей!

— Скорей, Шахтерка!

— «Они» ж вон как мчатся!

— Я еще не бабка. Вижу, как «они» мчатся! — отвечает Полина Шахтерка и, скосив взгляд синих построжевших глаз на Огрызкова, говорит: — Поднимем и толкнем…

— Попробуем, — соглашается Огрызков.

Тачка и люди опять на бездорожье.

Громоздкие черные машины под черными, плотными брезентами мчатся на какой-то злобной скорости. На подсохшей дороге они поднимают пыль, а ветер гонит ее выше. Там, растекаясь, пыль заволакивает воздушную синеву — перекрашивает ее в мутно-серую. Мутнеет и сереет в душах пеших странников, обреченных добывать пропитание для своих внуков и малых детей… А внуки и малые дети с голодным нетерпением ждут и ждут их дома…

С тяжелой тоской пешеходы замерли в напряженном ожидании: что же будет вон с той женщиной, что навстречу «их» машинам катила за собой коляску? И катила ее по самому краю широкого грейдера. Она, конечно, видела стремительно несущиеся навстречу машины, но не спускалась в кювет, не искривляла своего пути. Это можно было объяснить только самыми простыми житейскими ее соображениями: «Вся широкая дорога — «им», а мне — всего какой-то краешек. Разминемся…»

Первая же машина на какое-то мгновение закрыла собой женщину с коляской…

— Всё! — крикнула Полина Шахтерка и окаменела, а потом резко кинулась вперед.

За ней побежали все остальные, испуганно выкрикивая:

— Проклятые, да что ж это «они» делают?

— Кто же «их» матери?

— Подколодные змеи!

Они уже на месте трагедии. У всех сразу отняло языки. Самые черные ругательства не могли выразить того протеста, той опаляющей сердце ненависти, что теснили и жгли их дыхание.

Пожилая, но еще не постаревшая женщина, отброшенная машиной, лежала в кювете. Издали она не казалась им рослой, а теперь, вытянувшись вдоль кювета, стала такой, что о росте ее надо было говорить как о первой примете. Она лежала на спине, чуть повернув обнаженную голову вправо. На левой открытой щеке ее, там, где серела прядь светло-русых волос, сочилась кровь, успевшая окрасить шею и фланелевую, в горошек, кофточку с зелеными пуговицами. Отброшенная смертельной силой, она, к удивлению всех, казалась бережно положенной, одежду ее — кофточку и клетчатую юбку — будто кто-то аккуратно расправил. И даже у небольших сапог ее с недавно подбитыми резиновыми подметками каблуки были сомкнуты, а носки развернуты.

При всеобщем молчании в кювет к ней спустились Полина Шахтерка и Огрызков. Тит Ефимович уже держал в своей смуглой руке ее тонкую руку, а Полина обыскивала карманы на ее кофточке, на неширокой клетчатой юбке.

Стоявший на коленях Огрызков, поднявшись, опустил руку пострадавшей и проговорил:

— Мне пришлось годы помогать врачу… По медицине кое-чему научен. Она мертвая.

— А кто она — мертвая? В карманах ничего… Только вот это… — и Полина показала платочек с розовой каемкой.

Молчание прерывают всполошенные выкрики:

— Машины «ихние» показались!

— «Ихние» машины!

— Слышим!.. Будем кричать!.. Быстро убрать все приметы с дороги! — распорядилась Полина. — С нас же спросят… Мы окажемся во всем виноваты. Это уже проверено.

Огрызков, научившись понимать ход рассуждений Полины, сказал:

— Мертвую тоже надо скрыть, отнести хоть в те кусты бурьяна. А то увидят…

— Да-да. Берем.

Огрызков поддел свои сильные руки под плечи, а Полина подняла ее ноги. Ноша оказалась легкой, и перенесли ее в кусты чернобыльника вовремя. Сюда успели снести с дороги «все ее приметы». Приметы последних забот, желаний и устремлений покойной: звенья разбитой колясочки, колеса детского велосипеда, на которые для прочности она была поставлена, наволочку с маленькой подушки… Наволочка была разорвана. По мнению опытных домашних хозяек, в ней осталось муки не больше как на две пышки… Три кочана капусты и с десяток луковиц.